Люсьен Февр
Февр (Febvre) Люсьен (22.VII.1878 - 27.IX.1956) - французский историк. Член Академии моральных и политических наук (с 1951 года). Профессор университетов Дижона (1912-1914), Страсбурга (1919-1933), Коллеж де Франс (с 1933 года). С 1948 года возглавил 6-ю секцию ("Экономические и социальные науки") Практические школы высших знаний. Февр руководил изданием "Французской энциклопедии" (с 1935 года), основал (совместно с М. Блоком ) в 1929 году журнал "Annales d"histoire économique et sociale" (в 1946 году переименован на "Annales. Economies. Sociétés. Civilisations").
Критикуя близорукость "историзирующих историков" - фактологов, избегавших обобщений и теории и изучавших преимущественно политическую историю, Февр был убежденным сторонником глубокого проникновения в сущность исторического развития и постановки новых проблем исследования. Путь к познанию истории, указывал Февр, лежит через всестороннее познание общества. Соответственно Февр обращался к исследованию исторической географии ("La terre et l"évolution humaine", P., 1922; "Le problème historique du Rhin", P., 1930), аграрных отношений, торговли, социального строя, языка, религии, культуры и исторической психологии. Большое внимание он уделял разработке и уточнению понятий, применяемых историками. Хронологические рамки исследований Февра очень широки: средние века и новая история, вплоть до современности. Однако в центре его внимания находилась эпоха Возрождения, 16-й век. Основные категории исторической теории Февра - общество и цивилизация, представляющие, согласно Февру, единство различных сторон материальной и духовной жизни людей. Он указывал на качественные различия между цивилизациями (культурами), на то, что каждая из них имеет свои неповторимые особенности, собственную систему миросозерцания. Подчеркивание неповторимости цивилизаций связано у Февра с релятивистскими выводами: он писал, что в каждую эпоху существует не только свое особое, но и одинаково правомерное восприятие действительности и прошлого; образ мира, по-своему творимый в рамках отдельной цивилизации, обладает одной и той же степенью объективности - он соответствует лишь данной цивилизации. Для понимания сущности цивилизации и поведения принадлежащих к ней людей необходимо, согласно Февру, реконструировать присущий им способ восприятия действительности, познакомиться с их "мыслительным и чувственным инструментарием". При этом Февр отстаивал тезис об исторической изменчивости структуры сознания человека и важности изучения общественной психологии в разные исторические эпохи. Проблемы исторической психологии, отношения индивида к коллективу были поставлены Февром в книгах о Лютере ("Un destin, Martin Luther", P., 1928) и о Рабле ("Le problème de l"incroyance au XVIe siècle. La religion de Rabelais", P., 1942). Несмотря на справедливые замечания Февра о недопустимости антиисторизма в подходе к явлениям культуры, сам он не избежал односторонности в трактовке творчества Рабле и игнорировал народную струю в культуре Возрождения (см. критику в адрес Февра в книге: Бахтин M. M., Творчество Ф. Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса, М., 1965, с. 143-49). Февр придавал большое значение анализу духовной жизни не только выдающихся людей, но и общественной психологии масс и отдельных человеческих групп. Для решения этой проблемы считал необходимым изучение языка с культурно-психологической точки зрения. Февр принадлежит много интересных наблюдений над системой мировосприятия людей 16 века; в их языке и литературе, по мнению Февра, отсутствовал ряд элементов, из которых в новое время строится научное мышление. Февр подчеркивал обусловленность психического склада людей их общественным бытием и видел в социальной психологии один из неотъемлемых элементов целого - цивилизации.
Обоснование Февром необходимости изучения экономической, общественной и духовной жизни той или иной цивилизации как целостной системы, а равно и его требование в полной мере учитывать специфику общественного и индивидуального сознания в разные исторические эпохи имело положительное значение в развитии исторической мысли. Февр оказал заметное влияние на многих французских историков. Вокруг него и М. Блока сложилась так называемая школа "Анналов" (см. в ст. Историография).
A. Я. Гуревич. Москва.
Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 14. ТААНАХ - ФЕЛЕО. 1971.
Далее читайте:
Историки
Исторические лица Франции (биографический справочник).
Сочинения:
Philippe II et la Franche Comté, P., 1911; Origène et des Périers, P., 1942; Autour de l"Heptaméron, (P., 1944); Combats pour l"histoire, P., 1953; Au coeur religieux du XVIe siècle, P., 1957; Pour une histoire а part entiere, (P.), 1962.
Литература:
Видаль В., Л. Февр. "Вестник истории мировой культуры", 1957, No 1; Baumont M., Notice sur la vie et les travaux de L. Febvre, P., 1959; Braudel F., L. Febvre et l"histoire, "Annales. Economies. Sociétés. Civilisations", 1957, No 2.
(1956-09-11 ) (78 лет)Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
В Страсбургском университете познакомился с Марком Блоком , ставшим его близким другом. В 1929 году Марк Блок и Февр основали журнал «Анналы экономической и социальной истории » (с 1946 года - «Анналы. Экономика. Общества. Цивилизации »), вокруг которого сформировалась в дальнейшем «новая историческая наука», школа «Анналов» , произведшая переворот в истории знаний. После смерти Марка Блока Февр один стоял у руля журнала «Анналы».
Февр - учёный энциклопедической образованности и широкого круга интересов, автор исследований по истории XVI в.: «Судьба Мартина Лютера » (), «Ориген и Деперье , или Загадка „Кимвала мира“ » (), «Вокруг Гептамерона, любовь священная и любовь мирская » (), «Проблема неверия в XVI в.: религия Рабле » (). Его деятельность не исчерпывалась исследованием культуры и психологии людей XVI века. Февр много сделал для утверждения новых принципов исторического познания, посвятил своё творчество «боям за историю», за новую историческую науку - науку о человеке, его ментальности, особенностях его мировосприятия, о стереотипах мышления, чувствах.
Люсьен Февр сыграл важную роль в становлении новой отдельной дисциплины «История книги ». В 1950-х годах он занялся исследованием причин и последствий изобретения книгопечатания. Он пригласил молодого библиографа, историка Анри-Жан Мартена для совместной работы и доверил ему редактирование и подготовку издания к печати. После смерти Февра в 1956 году Мартен продолжил работу и в 1958 году выпустил книгу под названием «L’apparition du livre » («Появление книги »). Именно на основе сотрудничества с Февром, Мартен стал последовательно развивать историю книги как дисциплину, учитывая основные принципы школы «Анналов».
Библиография
- Февр Л. . М., 1991
Избранные работы на французском языке
- Philippe II et la Franche-Comté. Étude d’histoire politique, religieuse et sociale , Paris, Honoré Champion, 1911, 808 p.
- Notes et documents sur la Réforme et l’Inquisition en Franche-Comté , Paris, 1911, 336 p.
- Histoire de la Franche-Comté , Paris, Boivin, 1912, 260 p.
- La Terre et l"évolution humaine , Paris, Albin Michel, " L"évolution de l’Humanité ", 1922.
- Un Destin. Martin Luther , Paris, Presses Universitaires de France, 1928.
- Civilisation. Évolution d’un mot et d’un groupe d’idées , Paris, Renaissance du livre, 1930, 56 p.
- Le Rhin. Problèmes d’histoire et d"économie , Paris, Armand Colin, 1935.
- (dir.) : Encyclopédie française , 11 volumes parus de 1935 à 1940.
- Le Problème de l’incroyance au XVIe. La religion de Rabelais , Paris, Albin Michel, Coll. L"évolution de l’humanité, 1942, 548 p.
- Origène et Des Périers ou l"énigme du Cymbalum Mundi , Paris-Genève, Droz, 1942, 144 p.
- Autour de l’Heptaméron. Amour sacré, amour profane , Paris, Gallimard, 1944, 300 p.
- Les Classiques de la liberté : Michelet , Lausanne, Traits, 1946, 162 p.
- Combats pour l’histoire , Paris, Armand Colin, 1953, 456 p.
- Au cœur religieux du XVIe , Paris, SEVPEN, 1957, 359 p.
- L’Apparition du livre, Albin Michel, Paris, 1958 (réimpr. 1971, 1999), 19×12,5 cm, 600 p. (В сотрудничестве с Анри-Жан Мартеном)
- Pour une histoire à part entière , Paris, SEVPEN, 1962, 860 p.
Библиография на русском языке
- Бои за историю / Пер. с фр. - М.: Наука, 1991. - 629 с. (Памятники исторической мысли) - 13 000 экз. - ISBN 5-02-009042-5
|
||||||||||||||
Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Напишите отзыв о статье "Февр, Люсьен"
Отрывок, характеризующий Февр, Люсьен
На какое-то мгновение я увидела множество прозрачных человеческих фигур, стоящих вокруг, но они все почему-то очень быстро исчезли. Остался только мой первый гость, который всё ещё касался рукой моего лба и от его прикосновения в моё тело текло очень приятное «звучащее» тепло.– Кто они? – спросила я, показывая на «бабочек».
– Это ты, – опять прозвучал ответ. – Это ты вся.
Я не могла понять, о чём он говорит, но каким-то образом знала, что от него идёт настоящее, чистое и светлое Добро. Вдруг очень медленно все эти необычные «бабочки» начали «таять» и превратились в изумительный, сверкающий всеми цветами радуги звёздный туман, который стал постепенно втекать обратно в меня... Появилось глубокое чувство завершённости и чего-то ещё, что я никак не могла понять, а только лишь очень сильно чувствовала всем своим нутром.
– Будь осторожна, – сказал мой гость.
– Осторожна в чём? – спросила я.
– Ты родилась… – был ответ.
Его высокая фигура начала колебаться. Поляна закружилась. А когда я открыла глаза, к моему величайшему сожалению, моего странного незнакомца уже нигде не было. Один из мальчишек, Ромас, стоял напротив меня и наблюдал за моим «пробуждением». Он спросил, что я здесь делаю и собираюсь ли я собирать грибы… Когда я спросила его сколько сейчас время, он удивлённо на меня посмотрев ответил и я поняла, что всё, что со мной произошло, заняло всего лишь несколько минут!..
Я встала (оказалось, что я сидела на земле), отряхнулась и уже собралась идти, как вдруг обратила внимание на весьма странную деталь – вся поляна вокруг нас была зелёной!!! Такой же изумительно зелёной, как если бы мы нашли её ранней весной! И каково же было наше общее удивление, когда мы вдруг обратили внимание, что на ней откуда-то появились даже красивые весенние цветы! Это было совершенно потрясающе и, к сожалению, совершенно необъяснимо. Вероятнее всего, это было какое-то «побочное» явление после прихода моего странного гостя. Но ни объяснить, ни хотя бы понять этого, к сожалению, я тогда ещё не могла.
– Что ты сделала? – спросил Ромас.
– Это не я, – виновато буркнула я.
– Ну, тогда пошли, – согласился он.
Ромас был одним из тех редких тогдашних друзей, кто не боялся моих «выходок» и не удивлялся ничему из того, что постоянно со мной происходило. Он просто мне верил. И поэтому я не должна была никогда ничего ему объяснять, что для меня было очень редким и ценным исключением. Когда мы вернулись из леса, меня тряс озноб, но я думала, что, как обычно, просто немного простудилась и решила не беспокоить маму пока не будет чего-то более серьёзного. Наутро всё прошло, и я была очень довольна тем, что это вполне подтвердило мою «версию» о простуде. Но, к сожалению, радоваться пришлось недолго…
Утром я, как обычно, пошла завтракать. Не успела я протянуть руку к чашке с молоком, как эта же тяжёлая стеклянная чашка резко двинулась в мою сторону, пролив часть молока на стол... Мне стало немножко не по себе. Я попробовала ещё – чашка двинулась опять. Тогда я подумала про хлеб... Два кусочка, лежавшие рядом, подскочили и упали на пол. Честно говоря, у меня зашевелились волосы… Не по-тому, что я испугалась. Я не боялась в то время почти ничего, но это было что-то очень уж «земное» и конкретное, оно было рядом и я абсолютно не знала, как это контролировать...
Я постаралась успокоиться, глубоко вздохнула и попробовала опять. Только на этот раз я не пыталась ничего трогать, а решила просто думать о том, чего я хочу – например, чтобы чашка оказалась в моей руке. Конечно же, этого не произошло, она опять всего лишь просто резко сдвинулась. Но я ликовала!!! Всё моё нутро просто визжало от восторга, ибо я уже поняла, что резко или нет, но это происходило всего лишь по желанию моей мысли! И это было совершенно потрясающе! Конечно же, мне сразу захотелось попробовать «новинку» на всех окружающих меня живых и неживых «объектах»...
Первая мне под руку попалась бабушка, в тот момент спокойно готовившая на кухне очередное своё кулинарное «произведение». Было очень тихо, бабушка что-то себе напевала, как вдруг тяжеленная чугунная сковорода птичкой подскочила на плите и с жутким шумом грохнулась на пол… Бабушка от неожиданности подскочила не хуже той же самой сковороды... Но, надо отдать ей должное, сразу же взяла себя в руки, и сказала:
– Перестань!
Мне стало немножечко обидно, так как, что бы не случилось, уже по привычке, всегда и во всём обвиняли меня (хотя в данный момент это, конечно, было абсолютной правдой).
n1.doc
Люсьен Февр
ЦИВИЛИЗАЦИЯ:
ЭВОЛЮЦИЯ СЛОВА И ГРУППЫ ИДЕЙ
Проследить историю какого-нибудь слова - такой труд никогда не бывает напрасным. Кратким ли будет это путешествие или долгим, однообразным, полным приключений - оно в любом случае поучительно. Можно, однако, насчитать в обширном лексиконе культуры дюжину терминов, никак не больше, скорее меньше, прошлое которых следует изучать не просто ученому-эрудиту но историку - да, историку в полном смысле этого слова.Эти термины, смысл которых, более или менее приблизительно очерченный словарями, продолжает эволюционировать по мере развития гуманитарных знаний, предстают перед нами обогащенными, если можно так выразиться, всей историей, сквозь которую они прошли. Достаточно одних этих терминов, чтобы проследить и точно измерить (с некоторым опозданием, ибо язык не быстрое средство регистрации) превращения группа фундаментальных понятий; человеку нравится считать их незыблемыми, так как их незыблемость как бы гарантирует ему уверенность и безопасность 1* . Воссоздать историю французского слова «цивилизация» на деле означает реконструировать этапы глубочайшей революции, которую совершила и через которую прошла французская мысль от второй половины XVIII века и по наше время. И тем самым охватить взглядом - с особой точку зрения - историю, интерес и значение которой не ограничиваются пределами одного государства. Даже краткий предварительный очерк этой революции, который приводится ниже, позволил, быть может, более точно датировать ее этапы. Во всяком случае, он лишний раз покажет следующее: ритм волн, качающих наше общество, то, что в конечном счете определяет этот ритм устанавливает его, - это не прогресс какой-нибудь частной науки и мыслей, обращающихся в той же сфере,- это прогресс всех дисциплин, всех знаний, которые помогают друг другу.
1* Заметим в скобках, что ни один маститый историк не надоумил, ни один молодой историк не дошел своим умом до мысли посвятить истории какого-нибудь из этих слов углубленное исследование - скажем, докторскую диссертацию. Это отлично рисует то состояние не материальной, а духовной неорганизованности, в котором по-прежнему пребывают исследования по современной истории. Подобного рода монографии есть в области древней истории, и мы знаем, насколько они полезны и поучительны. Ясно, что написать такие монографии непросто - для этого нужны историки, обладающие большой философской культурой: aves гагае [редкие птицы]. Есть, однако, и такие; а если нет, то нужно позаботиться о том, чтобы их воспитать.
Давайте четко очертим проблему. Несколько месяцев назад Сорбонне была защищена диссертация. В ней шла речь о цивилизации тупи-гуарани. Эти тупи-гуарани. племена Южной Америки, полностью соответствуют тому, что наши отцы называли словом «дикари». Однако представление о цивилизациях племен нецивилизованных уже давно стало обычным. Мы без большого удивления узнали бы, что некий археолог (если бы археология доставила ему такие материалы) начал толковать о цивилизации гунной - тех самых гуннов, о которых нас учили недавно, что они были «бичом цивилизации». Между тем наши газеты и журналы и мы сами не перестаем твердить об успехах, завоеваниях и благодеяниях цивилизации. То убежденно, то с иронией, порою - с горечью. Но так или иначе говорим. О чем же это свидетельствует, если не о том, что одно и го же слово служит для обозначения двух разных понятий? В первом случае слово «цивилизация» означает для нас попросту совокупность свойств и особенностей, которые открывает взгляду наблюдателя коллективная жизнь некоторой человеческой группы: жизнь материальная, интеллектуальная, моральная, политическая и (чем бы заменить это неудачное выражение?) - жизнь социальная. Именно это было предложено назвать «этнографической концепцией цивилизации» 2* . С одной стороны, она не содержит в себе никакого оценочного суждения - ни об отдельных фактах, ни даже о совокупности изученных данных. С другой - не имеет дела с отдельными индивидами, взятыми сами по себе, с их индивидуальными реакциями, с их поведением и поступками. Она относится в первую очередь к категории «коллективных».
Во втором случае, когда мы говорим об успехах пли упадке, о величии и слабостях цивилизации, мы, конечно, прибегаем к суждениям оценочным. Мы исходим из того, что цивилизация, о которой идет речь - наша цивилизация,- есть нечто великое и прекрасное, а также нечто более благородное и более комфортабельное, лучшее как в моральном, так и в материальном отношении, нежели то, что не есть цивилизация, - нежели дикость, варварство или полуцивилизованность. Мы, конечно, уверены, что эта цивилизация, участниками и носителями, нахлебниками и пропагандистами которой мы являемся, придает нам всем ценность, престиж, высокое достоинство. Ибо она - коллективное благо, которым пользуются цивилизованные общества. Но также - и личная привилегия, и каждый гордо объявляет себя ее обладателем.
Итак, в нашем языке, имеющем репутацию ясного и логичного, одно и то же слово означает два очень разных понятия. почти противоположных. Как это произошло? Как и в какой степени сама история слова может помочь в объяснении этой загадки?
Слово «цивилизация» появилось в языке недавно. Андре Лун Мадзиии на первой странице своей книги «Об Италии, о ее отношении к свободе и современной цивилизации» пишет: «Это слово появилось во Франции, оно создано французской мыслью последнего столетия». Мадзини предвосхищает письмо Ницше Стриндбергу, который в 1838 году выражал сожаление, что он но немец: «Нет никакой иной цивилизации, кроме французской. Против этого нечего возразить; это сама истина, и она безусловно верна» 3* . Подобные утверждения, как мы увидим далее. ставят, но не разрешают один довольно важный вопрос Во всяком случае, одно остается неоспоримым: слово «цивилизация) (civilisation) было придумано специально и вошло в язык недавно.
Кто его произнес первым или хотя бы - кто его первым напечатал? Этого мы не знаем. Таким признанием никого не удивишь. У нас очень беден инструментарий - скажем честно, мы вовсе не вооружены, чтобы изучать историю слов, недавно появившихся в нашем языке. У нас нет ничего, кроме серии «Словарей Французской академии» (1694, 1718, 1740, 1762, 1798. 1835, 1878) и классических сводов - от Фюретьера через «Энциклопедию» и до Литтре, дополняющих упомянутые выше фундаментальные издания; кроме - в том, что относится к -XVIII веку,- нескольких работ, дельных, но кратких и слишком общих, таких, как исследование Гоэна «Изменения во французском языке с 1710 по 1789 год» (1903) или работы Макса Фрея «Изменения французской лексики в эпоху Революции 1789- 1800» (1925). И если я называю эти работы слишком общими, то только потому, что к этому принуждают факты: нам очень недостает двух десятков словарей языка отдельных авторов: языка Монтескье, Вольтера, Тюрго, Руссо, Кондорсе и других,- а только такие работы позволили бы написать одну из самых замечательных и свежих глав той всеобщей история французской мысли, отраженной в языке, важность и плодотворность которой столь убедительно доказывает г-н Фердинанд Брюно своею «Историей французского языка».
Тот, кто имеет намерение заняться историей слова, появившегося в XVIII столетии, вынужден искать, зондировать вслепую, блуждать по беспредельному морю литературы, не имея в своем распоряжении никаких индексов пли лексических сводов, которые могли бы ему помочь. И вот ради результата, который неизвестно еще, будет ли достигнут, растрачиваются многие часы работы. Что касается меня, то, проводя много времени за чтением книг, по возможности подобранных в соответствии с темой, я не нашел слова «цивилизация» во французских текстах, напечатанных ранее 1766 года.
Я знаю, что появление этого неологизма обычно относят ко временам более ранним, к речам молодого Тюрго в Сорбонне. В работе Гоэна приводится дата рождения слова «цивилизация» «около 1752 года» и дается ссылка - «Тюрго, II, 674» 4* . Очевидно, что имеется в виду не издание Шелля - оно одно только и авторитетно,- а издание Дера и Дюссара, два тома которого, напечатанные по изданию Дюпона де Немура, вышли в «Собрании трудов виднейших экономистов» в 1844 году. В этом издании опубликованы, или, вернее, перепечатаны, во втором томе (с. 671) «Мысли и фрагменты, которые были занесены на бумагу, чтобы использовать их в какой-нибудь из трех работ по всеобщей истории, или Об успехах и упадке наук и искусств». На странице 674 можно прочесть: «В начале цивилизации успех» могут быть и особенно казаться быстрыми». К сожалению, слово «цивилизация», по всей вероятности, принадлежит не Тюрго, а Дюпону де Немуру, который мог употребить его вполне естественным образом, публикуя значительно позднее труды своего учителя 5* . Это слово невозможно найти в тексте, воспроизведенном г-ном Шеллем непосредственно по рукописям 6* . Мы не находим слова «цивилизация» ни в речах 1750 г., ни в письме 1751 г. к мадам де Граффиньи по поводу «Писем перуанки», ни в статье «Этимология» в «Энциклопедии» (1756). Во всех этих произведениях 7* смысл часто требует, на наш взгляд, того самого слова, на которое приор Сорбонны 1 якобы отважился в 1750 году; однако он ни разу его не употребляет; он не пользуется даже глаголом «цивилизовать» (civiliser), причастием «цивилизованный» (civilise), которые уже были в употреблении. Он придерживается слов «police» и «police» - короче, получается, что он единственный раз в жизни написал на бумаге слово, которым больше никогда не пользовался и, добавим, на которое не отважился после этого более десяти лет ни один из его современников: ни Руссо в своем «Рассуждении», снискавшем награду в 1750 году в Дижоне, ни Дюкло в своих «Размышлениях о нравах нашего века» (1751), ни Гельвеции в своей книге «Об уме»; не будем удлинять перечень.
Итак, только в 1766 году мы обнаруживаем интересующее нас слово в напечатанном виде. В этом году в Амстердаме у Рея вышла в двух разных изданиях (одно было in-quarto, другое - три тома in-12°) «Древность, разоблаченная в своих, обычаях» недавно скончавшегося г-на Буланже. В третьем томе издания in-12 читаем: «Когда дикий народ становится цивилизованным, ни в коем случае не следует считать акт цивилизации законченным после того, как народу даны четкие и непререкаемые законы: нужно, чтобы он относился к данному ему законодательству как к продолжающейся цивилизации» 8* . Это оригинальное и очень удачное выражение выделено курсивом. «Древность» была опубликована посмертно: автор скончался в 1759 году. Таким образом, слово можно было бы датировать самое позднее этим годом - если бы мы не знали, что был человек, дополнивший, если не переработавший рукопись покойного инженера мостов и дорог Буланже, чтобы она увидела свет. И этим человеком был великий творец неологизмов перед лицом вечности барон де Гольбах, написавший, например, в 1773 году в своей «Системе общества»: «В обществе человек электризуется», - и это через два года после того, как вышла из печати «История электричества» Пристли 9* . И вот какое удивительное обстоятельство: де Гольбах употребляет слово «цивилизация» в своей «Системе общества» 10* . А Буланже - никогда, ни разу, за исключением фразы, процитированной выше. Я внимательно прочел «Исследование происхождения восточного деспотизма», посмертно изданный в 1761 году труд «г-на В. I. D. Р. Е. С.» * ; слово «цивилизованный» встречается там довольно редко; «цивилизация» не встретилась ни разу; обычно «police» и «police». Пример, приводившийся выше, как будто единственный в литературном наследии Буланже, но не в наследии де Гольбаха. Так или иначе факт налицо. Перед нами - один случай употребления слова, датированный 1766 годом. Я не утверждаю, что он первый, и выражаю пожелание, чтобы другие, более удачливые искатели отняли лавры (впрочем, достаточно скромные) у Буланже или де Гольбаха.
Слово не осталось незамеченным. В промежутке между 1765 и 1775 годами оно получает права гражданства. В 1767 году аббат Бодо, в свою очередь, использует его в «Календаре горожанина» 11* и утверждает, что «право земельной собственности - это очень важный шаг в направлении самой совершенной цивилизации». Несколько позже, в 1771 году, он снова возвращается к этому слову в своем «Первом введении в экономическую философию, или Анализе государств, приобщенных к культуре» 12* . Его примеру следует Рейналь в «Философской и политической истории администрации и торговли европейцев в обеих Индиях», в книге XIX этого труда он употребляет новое слово многократно 13* . Дидро, в свою очередь, отваживается употребить его в 1773-1774 годах в «Систематическом опровержении книги Гельвеция „О человеке"» 14* . Однако слово это встречается не везде. В трактатах «Об общественном благе» и «Рассуждениях об участи людей в различные исторические эпохи» - первый том этого сочинения вышел в Амстердаме в 1772 году - брат Жан де Шастеллю много пишет о «police», но, кажется, никогда о «цивилизации» 15* . Бюффон, автор-пурист, хотя и употребляет глагол и причастие, по-видимому, игнорирует существительное в своих «Эпохах природы» (1774-1779). То же самое - Антуан Ив Гоге в книге «О происхождении законов, искусств и наук и их развитии у древних народов» (1778) - в книге, где можно было надеяться встретить это слово. В отличие от него Деменье в «Духе нравов и обычаев разных народов» (1776) говорит об «успехах цивилизации» 16* . Мало-помалу слово становилось не столь уж
редким. С приближением революции слово «цивилизация» празднует победу 17* . И в 1798 году оно впервые пробивается в «Словарь Академии», который до той поры игнорировал это слово, как игнорировала его «Энциклопедия» и даже «Методическая энциклопедия» 18* . Только «Словарь Треву» отвел ему место, но лишь для того, чтобы приписать слову старое судейское значение: «Цивилизация», термин юридический. Судебное решение, которое переводит уголовный процесс в разряд процессов гражданских» 19* .
Вот так за время с 1765 по 1798 год термин, без которого мы теперь не можем обойтись, появился на свет, окреп и завоевал признание во Франции. Однако здесь встает одна проблема, она, в свою очередь, может быть решена разве что с помощью счастливого случая.
Если вы откроете второй том «Английского словаря» Мэррея, если вы станете искать в нем историю английского слова, которое, не считая одной буквы, является точной калькой французского слова «civilisation», то найдете примечательную цитату из Босуэлла 20* . Он рассказывает, как 23 марта 1772 года отправился к старику Джонсону, который трудился над четвертым изданием своего словаря. Привожу его слова в переводе: «Джонсов не хочет помещать слово „цивилизация", а только „цивилизованность". И хоть я очень уважаю его мнение, но подумал, что слово „цивилизация", происходящее от „цивилизовать", лучше, чем "цивилизованность", передает смысл, противоположный „варварству"». Отрывок этот весьма любопытен. 1772 год: мы знаем, как много было интеллектуальных связей между английской и французской умственной элитой; поэтому нельзя не задать себе вопрос: было ли заимствование? Но кто у кого заимствовал?
Мэррей не проводит текстов более ранних, чем отрывок из Босуэлла, где слово «цивилизация» имело бы значение «культура». Текст этот 1772 года; текст Буланже 1766 года, не позднее: пять лет разницы. Это немного. Существует, однако, текст, который как будто подтверждает, что французское слово появилось раньше английского. В 1771 году в Амстердаме вышел французский перевод «Истории царствования императора Kapла V» Робертсона 21* . Я, естественно, заинтересовался этим произведением, которое могло чем-то помочь в решении проблемы происхождения слова «цивилизация». И вот во Введении (с. 23) я прочел такую фразу: «Нужно проследить за теми стремительными шагами, которые они (северные народы.- Л. Ф.) сделали от варварства к цивилизации» - и немного дальше встретил другую фразу, а именно: «Наиболее порочным состоянием человеческого общества является такое, когда люди утратили... простоту первобытных нравов и не достигли такой ступени цивилизации, когда чувства справедливости и порядочности служат уздой для диких и жестоких страстей». Тогда я обратился к английскому тексту, к «Взгляду на общественное развитие в Европе», которым открывается эта столь известная книга. В обоих случаях слово, которое французский переводчик перевел как «цивилизация», - это не «civilization», a «refinement» [утонченность].
Этот факт многозначителен. Он, безусловно, умаляет ту роль, которую можно было бы приписать шотландцам во введении в обиход, в интродукции нового слова. Во Франции его, конечно, можно найти в переводах, например в «Заметках о началах общественного устройства» профессора из Глазго Дж. Миллара 22* . И Гримм, сообщая о выходе этой книги в своей «Correspondence litteraire» (ноябрь 1773 года), пользуется случаем употребить слово «цивилизация» 23* . Впрочем, в те времена в этом уже не было ничего необычайного. Слово это, конечно, встречается в «Истории Америки» Робертсона 24* ; но книга датирована 1790 годом. Наконец, естественно, находим его в переводе «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адама Смита; перевод был сделан Руше и снабжен комментариями Кондорсе 25* . Он вышел в 1790 г. Это - примеры, избранные среди множества других. Они не позволяют сделать вывод, что слово пришло во Францию из Шотландии или Англии. Впредь до получения новых сведений текст Робертсона исключает подобную гипотезу.
2* Niceforo A. Les indices numeriques de la civilisation et du progres. P., 1921.
3* Цит. по: Counson, A. Qu"est се qne la civilisation? Bruxelles. 1923г. Idem. La civilisation, action de la science sur la loi. P., 1929. P. 18?.. 188, not.
4* Цит. по: Counson A. Qu"est се que la civilisation? P. 11.
5* Как достоверно установил г-н Шелль, для Дюпона де Немура это было обычным делом: он очень вольно обращался с текстами Тюрго.
6* Слово «цивилизация» фигурирует, однако, в первом томе сочинений
Тюрго (Тargot A. R. 1. Oeuvres et documents le concentrant / Ed. G. Shell.
P., 1913), но только в резюме, предпосланном «Философской картине последовательных успехов человеческого разума». Это резюме написано г-ном Шеллем.
7* Все собраны в первом томе Сочинений Тюрго.
8* Boulanger N. A. L"Antiquite devoilee par ses usages. Amsterdam, 1766. Liv. 6, ch. 11. P. 404-405.
9* Holbach P. H. de. Systeme social. Vol. 1-3. L., 1773. Vol. 1, ch. 16. P. 204; Pristley 1. Histoire de l"electricite. P., 1771.
10* «Полная цивилизация народов и вождей, которые ими руководят... может быть только результатом работы веков» (Holbach P. H. de. Systeme social. Vol. 1, ch. 16. P. 210). В этом сочинении слова «цивилизовать», «цивилизованный» употребляются постоянно, так же как в «Системе природы» (1770), где слова «цивилизация» я не нашел.
* Аббревиатура расшифровывается так: Boulanger, ingenieur des ponts et chaussees - Буланже, инженер мостов и дорог.
11* Baudeau L. Ephemerides du citoyen. P., 1767. P. 82.
12* «В том состоянии, в котором пребывает ныне цивилизация Европы» (Baudeau L. Premiere introduction a la Philosophie economique, ou Analyse des Etats polices. P., 1771. Ch. 6, art. 6. P. 817).
13* «Освобождение от рабства, или, что то же самое, названное другим именем, цивилизация какого-нибудь царства,- дело долгое и трудное... Цивилизация государств была в большей мере плодом обстоятельств, чем следствием мудрости государей» (Raynal G. Th. F. Histoire philosophique et politique des etablissements et du commerce des Europeans dans les deux Indes. Geneve, 1781. T. 10, ch. XIX. P. 27, 28). О России: «Климат этой страны - благоприятствует ли он цивилизации?»; «Мы спросим: возможна ли цивилизация без правосудия?» (Р. 29); «Таинственные, загадочные обстоятельства, задерживающие... успехи цивилизации» (Т. 1. Р. 60).
14* «Я думаю, что аналогичным образом существует какая-то ступень цивилизации, более соответствующая счастью человека вообще» (Diderot D. Refutation suivie de l"ouvrage de Helvetius intitule l"Homme// Oeuvres completes / Ed. J. Assezat, M. Tourneaux. P., 1875. T. 2. P. 431),
15* Он, конечно, пользуется словами «цивилизованный», «цивилизовать»: «Кто они - цивилизованные люди?» (Chastellux J. de. De la felicite publique et considerations sur la sort des hommes dans les differentes epoques de l"histoire. Amsterdam, 1772. T. 1. P. 10); «Радуйтесь, что царь Петр начал цивилизовать эти северные края» и т. д. (Ibid. Т. 2, ch. 10, Р. 121).
16* Во Введении; см.: Van Gennep A. Religions, moeurs et legendes // Mercurо de France. Ser. 3. 1911. P. 21 sqq.
17* Текстам нет числа. Несколько примеров: 1787 год, Кондорсе. «Жизнь Вольтера»: «Чем шире распространится по Земле цивилизация, тем все больше будут исчезать войны и завоевания» (цит. по: Jaures J. Histoire socialiste de la Revolution francaise. P., 1902. T. 2: La Convention. P. 151 sqq); 1791 год, Буассель. «Катехизис рода человеческого»; 1793 год, Бийо-Варенн. «Элементы республиканизма»; 1795 год, Кондорсе: «Первая стадия цивилизации, в которой можно было видеть род человеческий»; «Между этой ступенью цивилизации и той, на которой еще пребывают дикие племена»; «Все эпохи цивилизации»; «Народы. достигшие очень высокой ступени цивилизации» и т. д. (Condor cet M. J. A. N. Esquisse d"un tableau historique des progres de l"esprit humain. P., 1795. P. 5, 11, 28, 38) 2; 1796 год, Ламарк: «Он (японский народ.- Л. Ф.) сохранил ту долю свободы, какая допустима в условиях цивилизации» (Voyages de С. P. Thunberg au Japon, traduits par L. Laig les et revus par J.-B. Lamarck. P., an IV (1796). T. 1. Introduction). Наконец, слово стало настолько общеупотребительным, что 12 мессидора VI года (30 июня 1798 года), накануне высадки в Египте, на борту «Востока» Бонапарт писал в прокламации: «Солдаты, вам предстоят завоевания, влияние которых на цивилизацию и торговлю во всем мире будет неизмеримым». Мы постарались подобрать примеры понемногу из разных категорий текстов того времени.
18* Таким образом, Литтре допускает грубую ошибку, когда в своем «Словаре», в статье «Цивилизация» (в общем весьма посредственной), утверждает, что «слово появилось в "Академическом словаре" только в издании 1835 года и стало широко употребляться лишь современными писателями - когда общественная мысль сосредоточилась на общественном развитии».
19* Dictionnaire universel francais et latin, nouvelle edition, corrigee, avec les additions. Nancy, 1740. Издание «Академического словаря» 1762 года обогатилось множеством слов, которых не было в издании 1740 года (как утверждает Гоэн, 5217 словами), что говорит о расширении концепции «Словаря». Тем более примечательно, что слова «цивилизация» в «Словаре» нет. Издание 1798 года фиксирует 1887 новых слов и, что особенно важно, обнаруживает новую тенденцию: оно уделяет внимание философскому смыслу всех новых слов; оно уже не ограничивается регистрацией употребления слова: оно высказывает суждения. Впрочем, определение 1798 года просто, но невыразительно: «Цивилизация - цивилизирующее действие или же состояние того, что цивилизовано». Все словари повторяют это определение, пока мы не прочтем в «Полном словаре французского языка от начала XVII века до наших дней»: «Неологизм; в широком смысле - продвижение человечества вперед в моральном, интеллектуальном и других аспектах» (Dictionnaire general de la langue francaise du commencement du XVII siecle a nosjours/Ed. G. Hatzfeld, J. Darmesteter, A. Thomas. P., . S. v. «Civilisation»).
20* Murray J. A. A New English Dictionary. Oxford, 1893. Vol. 2. S. v. «Civilization» (1772, Босуэл. Джонсон XXV).
21* Первое английское издание вышло в 1769 году.
22* «Влияние успехов цивилизации и управления» (Предисловие, с. XVI), раздел второй главы четвертой (с. 304) называется: «Изменения, происходящие в управлении народом под влиянием успехов его в цивилизации». В английском тексте раздел второй главы пятой (с. 347) озаглавлен: «Наблюдаемое обычно влияние богатства и цивилизации на обращение со слугами» (Millar J. Observations sur les commencements
de la societe. P., 1773. P. XVI, 304, 347).
23* Последовательные успехи цивилизации... первые успехи цивилизации (Grimm F. M. Oeuvres/Ed. M. Tourneux. P., 1879. Р. 164).
24* Robertson W. Histoire de l"Amerique. P., 1790. Т. 2. P. 164
25* «Народы... по всей вероятности, первыми достигшие цивилизации, - это те, которым природа дала родиной берега Средиземного моря» (Smith А. Kecherches sur la richesse des Nations. P., 1790. T. 1, ch. 3. P. 40). Перевод был сделан с четвертого издания.
Однако, как бы там ни было, употребление этого слова в английском языке, а равно и во французском порождает новую проблему. По обе стороны Ла-Манша глагол «civiliser» («to , и до Фюретьера, который писал в 1690 году: «Police» - закон, правила поведения, которые следует соблюдать ради существования и поддержания государства и человеческих обществ вообще; противопоставляется варварству». И он приводит такой пример употребления слова: «Дикари Америки - когда она была только открыта - не имели ни законов, ни police». To же самое писал фенелон о циклопах: «Им неведом закон, они не соблюдают никаких правил police». Через тридцать лет после Фюретьера Деламар, сочиняя свой объемистый и весьма ценный «Трактат о police», в первом посвящении книги первой дает определение основной идеи «police»; он вспоминает то, очень общее, значение, которое имело это слово на протяжении долгого времени. «Его употребляют иногда, - объясняет он, - в смысле общего управления любым государством, и в этом значении „police" можно разделить на Монархию, Аристократию и Демократию...» В других случаях слово это означает управление каждым государством в отдельности, и тогда «police» подразделяется на «police ecclesiastique» [церковная власть], «police civile» [гражданская власть] и «police militaire» [военная власть] 40* . Эти значения уже тогда были устаревшими и вышедшими из употребления. Деламар, который был в этих вопросах знатоком, настаивал на том, что слово «police» должно использоваться в узком значении. Процитировав Лё Бре и его трактат о верховной власти короля, он пишет: «Обычно - и в значении более ограниченном - слово „police" мы понимаем как общественный порядок в любом городе, и обычай до такой степени связал его с этим значением, что всякий раз, когда оно произносится само по себе и без продолжения, его понимают только в этом смысле» 41* . Деламар был прав. И однако же, несколькими годами позже у писателей, интересовавшихся общими идеями больше, нежели термпнологической точностью, проявляется тенденция придавать слову «police» смысл менее узкий, менее специально-юридический, связанный с законностью и правлением. И этот факт имеет для нас первостепенное значение.
В 1731 году Дюкло в своих «Размышлениях о нравах нашего времени», говоря о народах «polices», замечал, что они «стоят выше, чем народы „polis", ибо народы „polis"" не всегда самые добродетельные» 42* . Он добавляет, что если у диких народов «сила дает знатность и почет» среди людей, то у народов «роlices» дело обстоит иначе. У них «сила подчинена законам, которые предупреждают и укрощают ее буйство», и «самый истинный и заслуженный почет воздается духовным качеством» 43* . Замечание для того времени любопытное: получается, что тогда же, когда люди, занятые управлением, а также пуристы и лингвисты-профессионалы стремились изгнать «двусмысленность», затруднявшую употребление слова «police», Дюкло, напротив, к традиционному значению этого слова, преимущественно политическому и связанному с законностью, добавлял новое значение - моральное и интеллектуальное. Он был не одинок. Раскройте «Философию истории» (1736), которая стала впоследствии «Вводным рассуждением» к «Опыту о нравах». Когда Вольтер пишет: «Перуанцы, будучи polices, обожествляли Солнце», или же: «Наиболее polices народы Азии по эту сторону Евфрата обожествляли звезды», пли еще: «Вопрос более философский, в котором все великие policees нации - от Инда до Греции, были одного мнения, - это вопрос о происхождении добра и зла» 44* , когда четырнадцать лет спустя Руссо в своем дижонском «Рассуждении» писал: «Науки, литература и искусства... заставляют их любить свое рабство и делают из них то, что называется народы polices»; когда в 1756 году Тюрго в статье «Этимология» отмечал, что «язык народа police - более богатый... только он может дать названия всем понятиям, которые отсутствовали у народа дикого», или превозносил «преимущества, которые свет разума дает народу police» 45* , то очевидно, что все эти люди, активно участвовавшие в жизни, причастные к философской деятельности своего времени, были заняты поисками - скажем так, в таких выражениях, против которых они не стали бы возражать, - поисками слова, которое означает торжество и расцвет разума не только в сфере законности, политики и управления, но и в области моральной, религиозной и интеллектуальной.
Язык не дал им такое слово в готовом виде. Слово «civilite», как мы видели, уже не годилось. Тюрго в 1750 году еще оставался приверженцем слова «politesse» - той «politesse», о которой Вольтер в 1736 году объявил, что она не есть «нечто насильственное в отличие от того, что называют „civilite"». И вслед за мадам де Севинье, которая незадолго перед этим сетовала: «Я как деревянная чурка - вдали от всякой politesse; я уж не знаю, существует ли в этом мире музыка» 46* , - вслед за нею Тюрго употребляет это же слово, когда в высокопарных выражениях обращается к королю в своей «Философской картине» 1750 года: «О, Людовик! Какое величие тебя окружает! Твой счастливый народ стал центром „politesse"!» Парадная фраза, в которой уместна некоторая архаичность 47* . В самом деле, для точного выражения того, что означает для нас сегодня прилагательное «civilise» (цивилизованный), не было вполне подходящего слова. И в те времена, когда вся работа мысли была направлена к тому. чтобы приписать превосходство народам, не просто соблюдавшим «police», но богатым философской, научной, художественной, литературной культурой, пользоваться для обозначения этого нового понятия словом, которое так долго служило для обозначения старого понятия, - это могло быть только временным и неудовлетворительным выходом. Тем более, как мы видели, слово «police», от которого так или иначе зависело слово «police», приобретало все более ограниченное и «приземленное» значение. Значение, определяемое персонажем с внушающей страх и все более растущей властью: lieutenant de police 3.
И тогда вспомнили о слове, которым уже в 1637 году воспользовался Декарт, придав ему совершенно современный смысл, - о слове, которое Фюретьер переводил как «делать кого-либо civil poli», сопроводив, однако, таким примером: «Проповедь Евангелия цивилизовала (a civilise) самые дикие из варварских народов» - или еще: «Крестьяне не столь цивилизованы, как буржуа, а буржуа - не в такой мере, как придворные»; примеры эти, как видим, допускают весьма широкое толкование.
Кто же ухватился за новый термин? Разумеется, не все. Тюрго, например, в своей «Философской картине», во французском тексте своих речей в Сорбоне, в статье «Этимология» не употребляет ни «civiliser», ни «civilise». To же самое - Гельвеции в книге «Об уме»: оба верны термину «police», как и многие другие в те времена. А вот Вольтер очень рано начал пользоваться обоими словами - «civilise» и «police». В «Философии истории» слово «police» встречается часто. Однако в главе IX («О теократии») под вольтеровское перо прокралось слово «civilise». Впрочем, с ремаркой, которая выдает сомнения автора. «Среди народов, - пишет он, - которые столь неудачно называют цивилизованными (civilises)» 48* . Это «неудачное» слово Вольтер употребляет еще раз и два в «Философии истории». «Мы видим,- замечает он, например,- что мораль одинакова у всех цивилизованных народов». А в главе XX читаем: «Египтяне могли объединиться, стать civilises, polices, искусными и предприимчивыми, могущественными лишь много позже тех народов, которые я перечислил выше» 49* . Очень интересная последовательность: образование общества; смягчение и употребление нравов; установление естественных законов; экономическое развитие и, наконец, могущество. Вольтер взвешивал свои слова и не отдавал их в печать, не подумав. Однако он еще воспользовался двумя словами там, где двадцатью пятью годами позднее Вольней 50* в любопытном отрывке из своих «Объяснений относительно Соединенных Штатов», пытаясь развить одну из мыслей «Философии истории» Вольтера, употребит только одно из них, а именно «civilise», в эпоху, когда это слово обогатит свое содержание всем содержанием слова «police». Вольтеровский «дуализм» позволяет нам хорошо разглядеть те возможности, которые представлял язык людям того времени. У них было искушение включить в содержание слова «police» весь смысл, заключающийся в словах «civilite» и «politesse»; как бы там ни было, слово «police» сопротивлялось, а с тыла сильно досаждало новаторам слово «police» - полиция. Что касается слова «civilise», то был соблазн расширить его значение, но слово «police» сопротивлялось, оно было еще живучим. Чтобы сломить его сопротивление, чтобы выразить новое понятие, которое в то время формировалось в умах, чтобы придать слову «civilise» новую силу и вложить в него новое содержание, чтобы сделать из него нечто иное, чем заменитель слов «civil», «poli» и даже частично «police», для всего этого нужно было создать новое слово. Помимо причастия, помимо глагола, потребуется слов «civilisation» - цивилизация: термин несколько ученый, однако он никого не удивил; под сводами Дворца правосудия уже давно можно было слышать его звучные слоги; и, что очень важно, у него не было компрометирующего прошлого. Он был достаточно далек от «civil» и «civilite», чтобы эта обветшавшая родня могла ему помешать. Это было новое слово, и оно выражало новое понятие.
26* Во всяком случае, в смысле, относящемся к культуре, ибо в английском языке, так же как и во французском, «цивилизация» в значении судейском (которое приводит «Словарь Треву») существует с давних пор. Меррей приводит примеры, относящиеся к самому началу XVIII века (Харрис; «Энциклопедия» Чемберса и т. д.).
27* Опыты. Кн. 1. Гл. 25: О педантизме.
28* «Итак, я полагал, что те народы, которые, будучи поначалу полудикими и становясь постепенно цивилизованными, вырабатывали свои законы лишь постольку, поскольку к этому их вынуждали неудобства, проистекавшие от преступлений и раздоров, - такие народы не могли быть столь культурными и законопослушными (bien polices), как те, которые с самого начала, лишь только произошло объединение людей, соблюдали установления какого-нибудь мудрого законодателя». Несколько дальше - другой отрывок, в котором варварство и дикость охарастеризованы как лишенные разума: «Признав, что все те, кто мыслят совсем не по-нашему, не являются по этой причине ни варварами, ни дикарями, но многие, как и мы или в еще большей мере, наделены разумом...» На эти места указал мне г-н Анри Берр (Descartes R. Discours de la Methode // Oeuvres / Ed. Ch. Adam. P., 1905. T. 6, pt 2. P. 12).
29* Тем более что именно в XVIII веке число глаголов на «-iser» увеличивается; г-н Фрей приводит внушительный список таких глаголов (см.: Frey M. Les transformations du vocabulaire francais a l"epoque de la Revolution, 1793-1800. P., 1825. P. 21): centraliser, fanatiser, federaliser, municipalise, naturaliser, utiliser etc. Однако еще раньше г-н Гоэн составил для эпохи, предшествовавшей Революции, другой список аналогичных глаголов, взятых у энциклопедистов; среди прочих там можно найти «barbariser».
30* Voltaire. Essai sur les moeurs//Oeuvres completes / Ed. P. Beuchot. P., 1829. T. 15. P. 253, 256.
31* Rousseau J. J. Contrat social. P., 1762. Liv. 2, ch. 8.
32* Слово «цивилизация» не встречается, как я в этом убедился, и в дижонском «Рассуждении» 1750 года («Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов»). Руссо употребляет только «police» и «police», так же как и Тюрго в «Философской картине последовательных успехов человеческого разума» (1750) или Дюкло в «Рассуждениях о нравах нашего века» (1751) и множество их современников.
33* Dictionnairo de l"ancienne langue francaise. P., 1881. На «Этики» Никола Орезма ссылаются также в статье «Civilite» Хацфельд, Дармстетер и Тома в своем «Полном словаре».
* Наряду с другими значениями (типа городской) латинское слово «urbanus» могло иметь и такие, как благовоспитанный, образованный; одно из значений латинского слова «civilis» - учтивый.
34* Слово «civiliser» [цивилизовать] определяется тем же Фюретьером так: делать благовоспитанным и вежливым, общительным и любезным (пример: «Проповедь Евангелия цивилизовала самые дикие из варварских племен» - или: «Крестьяне не столь цивилизованы, как буржуа, а буржуа - не в такой мере, как придворные»).
35* «Слова „courtois" и „affable",- пишет Калльер,- теперь почти не в ходу у людей светских; их место заняли „civil" и „honnete" [здесь: учтивый)» этот «Словарь» добавляет значение «городское право».
36* Girard G. Les synonymes francois. 2 0 ed. P., 1780 (это издание, пересмотренное Бозе). Первое издание сочинения Жирара вышло в 1718 году (La justesse de la langue franchise ou les synonymes), второе - в 1736 (Les Synonymes francais), третье, пересмотренное Бозе - в 1769; переиздано в 1780 году.
37* Girard G. 9p. cit. Т. 2. Р. 159.
38* Voltaire. Essai sur les moeurs. Liv. 19. ch 16. Речь идет о китайцах, которые, «желая, чтобы их народ жил спокойно», сделали так, что «правила учтивости получили самое большое распространение и влияние».
39* «Местности, где труд людей не может дать ничего, кроме необходимого, должны быть населены народами варварскими: какая бы то ни было politic здесь невозможна»; «Из этого двоевластия воспоследовал постоянный конфликт в вопросах юрисдикции, который сделал невозможной какую-либо хорошую politic в христианских государствах» (Rousseau J. J. Op. cit. Liv. 3. ch. 8; Liv. 4. ch. 8). Годфруа приводит слова «policie», «pollicie», «politie» в качестве средневековых форм и регистрирует эфемерное существительное «policien» - гражданин, которым воспользовался Амио.
40* Delamare N. Traite de la police. P., 1713. Liv. 1. P. 2. Шестьдесят лет спустя брат Жан де Шастеллю отмечал, что «вплоть до наших дней слово "police" может означать „правление людьми"» (Chastellux J. de. Op. cit."Т. 1, ch. 5. P. 59).
41* Определение, данное Лё Бре, тоже профессиональное, еще не ограничивалось рамками города. «Я называю „police", - писал он, - законы и указы, которые всегда издавалась в хорошо управляемых государствах, чтобы упорядочить вопросы продовольствия, пресечь злоупотребления и монополии в торговле и ремеслах, воспрепятствовать порче нравов, обуздать роскошества и изгнать из городов запрещенные игры».
42* Дюкло уточняет: «У варваров законы должны формировать нравы. У народов polices нравы и обычаи совершенствуют закон и порою его заменяют» (Dudos Ch. Oeuvres completes. P., 1806. Т. 1. P. 70).
43* Ibid. Ch. 12. P. 216.
44* Voltaire. Oeuvres completes. T. 15. P. 16, 21, 26.
45* Т argot A.R.J. Ethymologie // Oeuvres. Т. 1. P. 222.
46* Письмо от 15 июня 1680 года. Любопытно отметить, что в те времена говорилось: «быть вдали от politesse, вернуться в politesse», как мы говорим: «вернуться в цивилизацию».
47* Тurgot А. В. ]. Tableau au philosophique// Oeuvres. T. 1. Р. 222.
48* Voltaire. La philosophie do 1"histoire // Oeuvres completes. T. 15. P. 41.
49* Ibid. P. 83, 91.
50* Под словом «цивилизация» следует понимать объединение этих людей в пределах города, то есть огражденной стенами совокупности жилищ, располагающих общими средствами защиты против грабежа со стороны и внутренних беспорядков; это объединение заключает в себе идею добровольного соглашения его членов, охраны их естественного права на безопасность, естественных прав личности и собственности; таким образом, цивилизация есть не что иное, как общественный порядок, охраняющий и защищающий личность и собственность и т. д.» (Volпеу С. F. Eclaircissements sur les Elats-Unis//Oeuvres completes. P., 1868. P. 718). Весь этот весьма существенный отрывок - критика Руссо.
Вторая половина XX века стала временем подъема и обновления исторической науки. Во Франции появилась целая плеяда крупных историков, труды которых обрели широкое международное звучание. Продолжая и развивая традиции школы "Анналов" межвоенного времени, они подвергли пересмотру тематику, исследовательские методы и само понимание предмета исторической науки. По мнению многих историков, произошла своеобразная "историографическая революция", которая привела к возникновению "новой исторической науки" и оказала глубокое воздействие на всю мировую историографию. Обновление исторической науки было тесно связано с эволюцией французского общества и с общими процессами социального развития. События всемирно-исторического значения: вторая мировая война и разгром фашизма, возникновение целого ряда государств, провозгласивших своей целью строительство социализма, конец колониальной системы, научно-техническая революция, а в более позднее время - крушение социалистической системы, распад СССР и многое другое, потребовали осмысления нового исторического опыта, адаптации исторической науки к условиям стремительно меняющегося мира.
В развитии французской историографии второй половины XX века выделяются 2 основных периода , границей между которыми можно считать приблизительно сер. 70 - х г. По мнению французских историков, наиболее плодотворным было "славное тридцатилетие"1945 - 1975 гг. , когда французская историография заняла ведущую роль в мировой историографии и пользовалась огромным авторитетом в общественном мнении. Состояние исторической науки в первые послевоенные годы во многом определялось общественно-политической обстановкой, сложившейся во Франции после освобождения от немецко-фашистской оккупации. Ее характерной чертой был небывалый подъем левых сил и рост влияния марксизма, связанный с победой Советского Союза в войне против фашизма, участием Французской коммунистической партии в движении Сопротивления и ее превращением в самую многочисленную партию страны.
Наряду с Италией, Франция стала одной из двух крупных капиталистических стран, в которых марксистские идеи получили сравнительно широкое распространение. В послевоенное время выросла и активизировалась группа французских историков - марксистов, формирование кот. нач. в 30-е годы. К работе над докторскими диссертациями приступили А. Собуль и К. Виллар. В коммунистическую партию вступили, (но потом в разное время вышли из нее) молодые талантливые историки, ставшие позднее крупными учеными: М. Агюлон, Ж. Бувье, Ф. Фюре, Э. Ле Руа Лядюри и другие.
Воздействие марксизма сказалось и на трудах многих других историков, не являвшихся марксистами. Марксистская терминология, в первую очередь такие понятия как базис", "надстройка", "способ производства", "производственные отношения", "классовая борьба" прочно вошла в обиход. "Французские историки становились все более восприимчивыми к расплывчатому "диффузному" марксизму, который побуждал их придавать особую ценность экономическому фактору в историческом объяснении; в то же время некоторые точные понятия воспринимались ими и проникали в их словарь", - указывается в коллективном труде, изданном в 1965 г. Французским комитетом исторических наук. Однако, и соглашаясь с отдельными марксистскими положениями, большинство историков отвергало общую теорию, методологию и, особенно, политические выводы марксизма.
Решающее влияние на развитие французской историографии продолжали оказывать работы крупных историков, которые еще в 30-е годы поставили вопрос о пересмотре методологических принципов традиционной "позитивистской" историографии. Это были, прежде всего, труды школы "Анналов" , а также работы Э. Лябрусса, П. Ренувена и Ж. Лефевра.
Главную роль в перестройке французской историографии сыграли историки Люсьен Февр (1878-1956) и Марк Блок (1886- 1944).Талантливый писатель и полемист, Февр обладал и качествами выдающегося организатора науки. Основные исследования Февра относятся к истории средних веков. Главные произведения Февра "Судьба Мартина Лютера"(1928) и "Проблема неверия в XVI веке. Религия Рабле" (1942). Кроме того, Февр написал огромное количество полемических статей и рецензий, часть которых позднее была собрана в сборниках "Битвы за историю"(1953) и "За целостную историю"(1962). Воззрения Февра на содержание и методы исторической науки складывались под сильным воздействием Дюркгейма и особенно Берра, с которым они тесно сотрудничали, стремясь реализовать его идею "исторического синтеза" путем организации междисциплинарных исследований. С большим уважением Февр относился к марксизму. Февр считал, что "многие из идей, которые Маркс выразил с бесспорным мастерством, давно уже перешли в общий фонд, составляющий интеллектуальную сокровищницу целого поколения" . К числу таких идей Февр относил, прежде всего, мысль о ведущей роли экономики и социальных отношении в развитии общества. Блок и Февр остро критиковали традиционную позитивистскую "событийную" историографию, которая, прозябала "в эмбриональной форме повествования". Он утверждал, что история призвана не просто описывать события, а выдвигать гипотезы, ставить и решать проблемы. Основную задачу исторической науки Февр видел в создании всеобъемлющей синтетической "глобальной" истории, охватывающей все стороны жизни человека, - "истории, которая стала бы центром, сердцем общественных наук, средоточием всех наук, изучающих общество с различных точек зрения - социальной, психологической, моральной, религиозной и эстетической, наконец, с политической, экономической и культурной.
Против устаревшего позитивизма и иррационалистического субъективизма выступили французские историки Марк Блок (1886-1944) и "Люсьен Февр (1878-1956), создавшие в конце 20-х годов журнал "Анналы экономической и социальной истории", ориентированный на построение обобщающего исторического синтеза. Строго говоря, требования французских историков обратиться к сравнительному анализу социально-экономических процессов, к психологической стороне исторической жизни, к синтезу истории и географии оригинальными не являлись. Новизна "Анналов" межвоенного периода заключалась в другом : в новой концепции творчества самого историка. Традиционной истории-повествованию была противопоставлена история-проблема. При таком подходе историк переставал быть рабом источников, зависимым от текстов, а становился активным создателем научной проблемы, диктовавшей как отбор материала, так и угол зрения, под которым этот материал анализировался. Сама постановка научной проблемы вызвана потребностями современного историку общества. Не в том смысле, что историк переписывает прошлое в угоду настоящему, а в том, о" котором еще прежде писали Генрих Риккерт и Макс Вебер. Историк исходит и не может не исходить, хотя и обычно неосознанно, из той системы ценностей, которая характеризует его собственную культуру. Ею он руководствуется при отборе и анализе материала, поэтому любая историческая концепция или теория неизбежно приобретает релятивный характер. Разумеется, это не означало, будто каждый историк сочиняет свою собственную историю в духе презентистов. Блок и Февр подчеркивали, что речь идет об изменении точки зрения на целое, на общую картину прошлого в соответствии с новым пониманием и новыми потребностями человеческого общества. Иначе говоря, историческое познание руководствуется определенной ценностной системой, но само оно не должно выносить оценочных суждений, ибо, как подчеркивал еще Макс Вебер, ценность и оценка - это совершенно различные понятия, путать которые недопустимо. Блок считал, что задача ученого заканчивается объяснением того, как и почему произошло то или иное событие. Что касается оценок, то они всегда имеют субъективный характер, и поэтому от них лучше воздержаться, тем более что стремление судить, в конце концов, отбивает желание объяснять. История рассматривалась Февром как "тотальная" или "глобальная". Под этим понятием подразумевалась не всемирная история, а история людей, которые жили в определенном регионе и в определенное время, взятая в аспекте максимально возможных точек зрения с максимально возможной широтой охвата. Тем самым отвергалось разделение истории на политическую, экономическую, социальную, духовную и тому подобные частичные истории, она приобретала комплексный синтезирующий характер. В сущности, та задача, которую поставили основатели школы "Анналов" - органически, а не механистически соединить социальное и культурное в историческом исследовании, показать их взаимную обусловленность - до сего времени остается нерешенной проблемой. Но Блок и Февр показали, в каком направлении должно продвигаться историческое исследование, чтобы исполнить свою роль, и в этом их огромное достижение и значение для последующего развития историографии.
Февр отчетливо ощущал, что "вся концепция мира, вся стройная система, выработанная поколениями ученых в течение следовавших друг за другом веков, разлетелась вдребезги... Нужно было заменить старые теории новыми. Нужно было пересмотреть всё научные понятия, которыми пользовались до сих пор". Первоочередной задачей Февр считал решительный пересмотр методологических принципов позитивистской историографии.
После трагической гибели Марка Блока, расстрелянного оккупантами в 1944 году за участие в движении Сопротивления, главой "школы Анналов" остался Люсьен Февр, избранный в 1951 г. членом Академии. В послевоенный период он занимался, главным образом, научно-организационной деятельностью: руководил журналом "Анналы" и созданной в 1947 г. VI секцией (экономических и социальных наук). Практической школы высших исследований, которую Февр превратил в крупное научно-учебное учреждение, располагающее большими финансовыми и издательскими возможностями. Февр очень остро ощущал происходящие в мире гигантские перемены, требовавшие объяснения со стороны историков."Все сразу рушится вокруг нас " , - писал он в 1954 году. "... Научные концепции ниспровергаются под неудержимым напором новой физики, революция в искусстве подвергает сомнению прежние эстетические воззрения, карта мира полностью меняется, новые средства сообщения преобразуют экономику. Повсюду против старой Европы и против государств, проникнутых европейской культурой, восстают вчера еще порабощенные нации Востока и Дальнего Востока, Африки и Азии; нации, которые казались навсегда погребенными в витринах застывших археологических музеев, теперь пробуждаются и требуют своего права на жизнь. Все это и еще многое другое нас тревожит и предвещает нам близкую гибель. Но мы видим также рождение нового мира и не имеем права отчаиваться. Его еще надо понять и не отказываться от света, который может пролить муза истории Клио".
Продолжая начатую им вместе с Блоком борьбу против традиционно-позитивистской "событийной" истории, Февр взывал "к другой истории " , включающей в себе все стороны жизни и деятельности человека. Он предлагал постепенно переходить от изучения экономической и социальной истории, являвшейся главным предметом внимания "Анналов" межвоенного времени, к более широким темам: истории различных человеческих обществ, их экономическим основам, их цивилизациям. В соответствии с такой программой журнал "Анналы" в 1946 г. изменил свое прежнее название "Анналы экономической и социальной истории ", на новое, отражавшее изменение его интересов: "Анналы. (Экономика. Общества. Цивилизации.)"
(Не много про движение «Сопротивление» мало ли спросит) Сознавая научное и политическое значение исследования истории второй мировой войны, французское правительство вскоре после освобождения страны создал о специальный Комитет по истории второй мировой войны при премьер-министре Франции. Основателями комитета были известные историки Л. Февр, П. Ренувен, Э. Лябруссидр. Генеральным секретарем комитета и фактически его бессменным руководителем являлся профессор Анри Мишель. Комитет организовал сбор документов о движении Сопротивления и правительстве Виши, создал научную библиотеку, развернул издательскую деятельность, с 1950 выпускал журнал " Обозрение истории второй мировой войны".
Отечественные историографы о школе «Анналов»:
Французская историография XX века и школа "Анналов" нашли освещение в двух появившихся почти одновременно монографиях М. Н. Соколовой "Современная французская историография: Основные тенденции в объяснении исторического процесса" (М., 1979) и Ю. Н. Афанасьева "Историзм против эклектики: Французская историческая школа "Анналов" в современной буржуазной историографии" (М, 1980). При методологической схожести позиций между авторами были и некоторые разногласия. М. Н. Соколова основное внимание уделила не столько общим тенденциям развития французской историографии, сколько отдельным проблемам на примере творчества ряда ученых. Она подчеркнула, что М. Блок и Л. Февр, в сущности, не создавали новой научной школы, а только наиболее выпукло отразили новые веяния в своем творчестве. Отделенным от "Анналов" оказался и Ф.Бродель, теория которого о разных скоростях исторического времени, по мнению автора, связана с "Анналами" лишь в отдельных деталях и вообще оценена, как научно несостоятельная. Ю. Н. Афанасьев, наоборот, исходил из концепции "Анналов" как направления с относительно целостным представлением об историческом процессе. Он дал освещение полувекового развития "Анналов", выделив три этапа: период становления с конца 20-х до середины 40-х гг., кульминационный период развития в 40-е - 60-е гг., связанный с творчеством Броделя и стремлением создать "глобальную историю", период конца 50-х - начала 70-х гг., когда на сцену выступило третье поколение школы "Анналов" (Э. Ле Руа Лядюри, Ф. Фюре, П. Шоню), решительно повернувшее, по словам автора, в сторону "дегуманизации и парцелляции" исторической науки. В книге заметно весьма позитивное в целом отношение автора к Блоку, Февру и Броделю, что является вполне оправданным. Но трудно согласиться с мало аргументированными выпадами против П. Шоню, Э. Ле Руа Лядюри, М. Ферро, творчество и новаторский характер концепций которых явно принижены.
14. Второе поколение “Анналов”
Второе поколение школы «Анналов» включало нескольких исследователей: Жоржа Дюби, Фернана Броделя и Жака Ле Гоффа. Им пришлось адаптировать историческую парадигму этого направления к новым веяниям в исторической науке. Но интересным образом, в работах этого поколения французских историков повторилась дихотомия, которая изначально была заложена в философской концепции школы. Второе поколение школы «Ан- налов», как и ее основатели, боролось с классической позитивистской нарративной историей в духе Леопольда фон Ранке, ставившей во главу угла политические события и историю отдельных исторических личностей. Ф. Бродель и Ж. Дюби попытались разорвать с традиционными позитивистскими концепциями, развивая идеи об исследовании социальных структур, содержав- шиеся в работе Марка Блока «Феодальное общество». В трудах Ф. Броделя «Средиземноморье в эпоху Филиппа II» и «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» была разработана концепция трех видов исторического времени: времени длительных экономических процессов, обусловленных природными факторами, времени социальных преобразований и времени политических событий, которое противоположно времени длительной протяженности и, наоборот, построено на крайне коротких циклах4 . Фактически, Ф. Бродель попытался доказать идею о примате естественных и социальных факторов в истории, отодвинув события нарративной истории на второй план. Ж. Дюби исследовал социальные процессы становления феодального общества, попытавшись подтвердить идею Марка Блока о периодизации феодализма как феномена, существовавшего в период с XI по XVIII вв.5 Изучение ментальностей хоть и декларировалось этим поколением историков, но фактически оставалось на втором плане, в то время как на первый выходило изучение социальных и властных структур общества. Жак Ле Гофф воплотил в себе как раз другую ипостась школы «Анналов», изучая в первую очередь культурные факторы и ментальности. Он сделал два важных поворота в тематике исследований этого направления. В отличие от Дюби, заострившего внимание на феодальной революции XI в., и Броделя, которого интересовали в первую очередь темпы времени «longue duree» и неизменные структуры общества, Жак Ле Гофф обратился, наоборот, к динамическим кратковременным процессам, происходившим в Средневековье. Но его интересовали не политические события. Он в большей степени, чем его предшественники, обратился к идеям М. Блока, содержавшимся в труде «Короли-чудотворцы», и творчески развил их. Развернув свои исследования, Ле Гофф вошел в противоречие с основателем школы М. Блоком, подчеркнув не преемственность и статичность, а динамическое развитие основных структур ментальности в Высоком Средневековье. В частности, он показал, что именно в Средние века были сформированы те идеи и системы представлений, которые стали впоследствии актуальными и нужными для развития всей европейской цивилизации в раннем Новом и Новом времени. В своей работе «Интеллектуалы в Средние Века» Жак Ле Гофф показал, что этот период явился эпохой активного развития культуры, в результате чего в Европе появилась новая социальная прослойка, почти что сословие, интеллектуалов6 . Более того, он подчеркнул, что его возникновение было связано не столько с объективными экономическими предпосылками, сколько с деятельностью конкретных лиц, которые в поиске истины, испытывая неподдельный интерес к интеллектуальному труду, создали на пустом месте новую социальную группу и добились ее включения в существовавшую структуру средневекового общества. В работе «Возникновение чистилища» Ле Гофф показал, что ментальность Средневековья не была статичной, и что в этот период появлялись ранее неизвестные новые культурные веяния, являвшиеся ответом на развитие городов, образование новых городских сословий и размывание типичной трехчастной средневековой структуры общества. Ле Гофф настаивал на том, что новые возникшие в Средневековье ментальности и структуры являлись основополагающими для развития не только средневекового общества, но и общества Нового времени. Он подчеркивал уникальный характер Средневековья как особой, динамичной цивилизации, созданной внове после исчезновения цивилизации Поздней Античности, и значительно отличающейся от цивилизации Нового времени. Однако в своих работах Ле Гофф всегда показывал значимость Средних Веков для современности, говоря о том интеллектуальном, культурном и политическом вкладе, которое они внесли в Новое время.
В рамках французской историографии уже около полувека существует направление, во всём мире известное как «Новая историческая наука» или школа «Анналов» (анналы – годовые сводки).
Формируется в 20-е годы XX века на фоне кризиса исторической науки и т. н. «классического историзма» рубежа веков и вбирает в себя все основные достижения западной исторической мысли и марксизма, творчески их переосмыслив. Причём сами представители этого направления периодически высказываются в том смысле, что такой «школы» нет, есть «общее направление движения», «стратегия», или «дух» Анналов. Выделяют уже три или четыре этапа её эволюции. Школа оказала колоссальное влияние на всю мировую историографию и является одним из самых ярких феноменов исторической мысли XX века.
Наименование направления связано с названием его центрального журнала. Он издаётся с 1929 года и первоначально так и назывался: «Анналы социальной и экономической истории». С 1949 года он именовался «Анналы. Экономики. Общества. Цивилизации», а с 1994 года изменил название на «История. Социальные науки».
Отцами-основателями направления считаются Марк Блок и Люсьен Февр, которые в 1929 году этот журнал и начали выпускать. В каждом номере выходили их «Редакционные заметки». Ориентирован журнал был на идею междисциплинарного синтеза, поэтому в его редколлегию вошли географы, экономисты, социологи. Журнал помог сформировать предметное поле методологических исследований школы.
Ввели в научный оборот идеи «тотальной» истории, исторической антропологии, менталитета. Все они соотносятся с проблемой изучения социально-психологического аспекта человеческой истории.
Марк Блок (1886 –1944). Учился в Высшей нормальной школе в Париже (центр возник в XVIII веке первоначально для подготовки учителей для начальной школы), работал в Лейпциге, Берлине, Монпелье, Амьене. В 1913 году защитил диссертацию «Иль-де-Франс: страна вокруг Парижа». После Первой мировой преподавал в Страсбурге, Сорбонне. В 1944 году расстрелян гестапо за участие во французском движении Сопротивления.
На русском языке изданы работы: «Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии» (1924), «Характерные черты французской аграрной истории» (1931), «Феодальное общество» (1939-1940), «Странное поражение» (1940), «Апология истории, или ремесло историка» (1941-1942).
Люсьен Февр (1878 - 1956). Окончил Высшую нормальную школу в Париже, в 1911 году защитил диссертацию «Филипп II и Франш-Конте́». После Первой мировой преподавал в Страсбурге и Париже (Колле́ж де Франс). В 1947 году основал т. н. VI секцию Практической школы высших исследований. Она стала базой собственно школы «Анналов». Л. Февр оказался талантливым администратором и являлся её первым президентом.
Основные установки применительно к истории.
1) Подвергли сомнению принципы «классического историзма» и обратили внимание на новые возможности объяснения, «верификации» исторического источника, для чего использовали генетический метод объяснения истории, или метод «плотного описания» (thick discription).
Идеи «классического историзма» (развитие исторической науки линейно, это точная наука, она познаёт историю, принцип отражения объективен, исторические закономерности существуют) целесообразно переосмыслить. Принцип первого позитивизма – «История пишется по документам» – ограничен. Факт – это не только письменные источники, он более многомерен по структуре. Возможно привлекать самые разнообразные фактические данные из смежных истории дисциплин (геология, география, социология, демография, экономика) и пытаться их объяснить, верифицировать, исходя из новых принципов исследования.
Необходимо «изучать историю со всех сторон». Для этого т. н. «точек наблюдения» за историей должно быть как можно больше. Отсюда генетический метод, или метод «плотного описания»: точки наблюдения за историей ищем в материале вспомогательных исторических дисциплин, где можно, используем статистику (клиометрию). Перспективным виделась серийная, или сериальная (квантитативная или количественная) история. Для исследований по истории стали привлекаться математические выборки, т. н. «серии данных».
Такая установка связана и с идеей «идеального типа» Макса Вебера. Используется «метод прокручивания фильма в обратном порядке». Исследование любого исторического феномена эффективно, если мы обращаемся к анализу его более поздней, максимально выраженной формы. Например, феодализму эпохи «заката», разложения, когда все взаимосвязи системы развиты в максимальной степени и доступны для анализа.
2) Предложили понятие «глобальной», или «тотальной» истории, которое связано с идеей исторической антропологии («антропос» - человеческий), где в центре внимания социальные структуры.
Общество – это система, некая объёмная временная модель. Изучая только политические или экономические факты, – его не понять. История трёхмерна, в центре внимания такой истории структуры – социальные группы, её «исторический скелет».
Вот критика Февром такого примитивного восприятия реальной истории в статье «История современной России» (1933) на примере анализа одного из учебников по истории этой же России, вышедшего во Франции того времени и написанного «по старинке».
«А когда я открываю «Историю России», передо мной мельтешат придурковатые цари…, взяточники министры, попугаи чиновники, бесконечные указы и приказы… Где же сильная, самобытная и глубокая жизнь этой страны, жизнь леса и степи; приливы и отливы непоседливого населения, великий людской поток, с перебоями хлещущий через Уральскую гряду и растекающийся по Сибири вплоть до Дальнего Востока; могучая жизнь рек, рыбаков, лодочников, речные перевозки; трудовые навыки крестьян, их орудия и техника, севообороты, пастбища; лесные разработки и роль леса в русской жизни; ведение хозяйства в крупных усадьбах; помещичье землевладение и образ жизни знати; зарождение городов, их происхождение, развитие, их управление и внешний облик; большие русские ярмарки; неспешное формирование того, что мы называем буржуазией. Но была ли она когда-нибудь в России? Осознание всем этим людом России как некоего единства – какие именно образы и какого порядка при этом возникают? Этнические? Территориальные? Политические? Роль православной веры в жизни русской сообщности и, если такое иногда случалось (а если нет – оговоритесь), в формировании отдельных личностей; лингвистические проблемы, региональные противоречия и их причины – да мало ли еще чего? Обо всем этом, стоящим передо мной сплошным частоколом вопросительных знаков, обо всем этом, что является для меня подлинной историей России, на протяжении 1400 страниц не говорится ничего или почти ничего. … История – это то, что я не нахожу в «Истории России», а посему она кажется мне мёртворождённой» (Февр Л. Бои за историю, 1991: 65).
Идея «исторической антропологии» раздвигала границы реальной истории: так, в той же России, есть исторические регионы, буквально «пронизанные» историей: Великий Новгород, Псков, от которых сейчас ничего не осталось. Огромное количество православных храмов при отсутствии населения поражает. Политическая интерпретация не позволяет нам объяснить эти явления, а обращение к исторической антропологии, к истории структур во времени, расставляет акценты совсем по-другому. Мы видим то, что навсегда исчезло и никогда не возродится, но было и сделало эти регионы уникальными с точки зрения структуры общественного развития.
3) В рамках школы «Анналов» обратили внимание на проблему исторической длительности разных исторических феноменов, связанных с социальной историей, с историей структур.
Любой социум существует как бы в трёх срезах или измерениях. Есть «постоянства». Это природно-географические условия. Они неизменны с социальной точки зрения. Есть «структуры»: долговременные материальные и духовные параметры (отношения эксплуатации, религиозность). Ест, наконец, «конъюнктуры» (социальные изменения на основе циклов): демография, цены и денежное обращение, торговля, взаимодействие социумов. Так в сфере внимания школы «Анналов» появились «объекты большой временной длительности». Их изучение оказалось очень перспективным.
4) На первом этапе развития школы «Анналов» были сформулированы основные установки и т. н. «истории ментальностей».
Термин «менталитет» многозначен: умосклад, воображение, видение мира, мыслительные установки. Менталитет это «коллективное неосознанное». У любого социума существуют характерные ментальные установки. Они «разлиты» в определённой социальной среде, не осознаются своими носителями, автоматичны, но придают поведению людей определенного социума и определённой эпохи конкретное историческое своеобразие. То, что самим носителем воспринимается как норма, а для наблюдателя со стороны является осязаемой странностью.
Блок и Февр в целом ряде своих исследований пытались нащупать эти осязаемые для наблюдателя со стороны параметры, охарактеризовать феномен менталитета.
Во-первых, обращалось внимание на длительность самих явлений, связанных с понятием менталитета, и сопутствующие им механизмы самовнушения, так что явление могло самовоспроизводиться.
Так, в Англии до XVIII, а во Франции аж до XIX века в народе жила вера в способность своих королей прикосновением руки исцелять такую болезнь, как золотуха. Сам факт этот чётко фиксируется, а объяснение социально-психологических механизмов, делающих это возможным, вызывает трудности.
Во-вторых, менталитет связан с определённым психологическим состоянием своих носителей.
Так, в средневековом обществе господствовала передача информации устным путём. Поэтому определяющим было воздействие на социум непроверенной информации: отсюда разнообразные слухи, вера в чудеса, приметы, знамения. Поскольку рационально всю эту информации объяснить было нельзя, человеческая психика была замкнута на эмоциональное восприятие. Средние века – это время психических, немотивированных рационально, эпидемий («охоты на ведьм»). Индивид находился в состоянии постоянного ожидания стресса, нормальной реакцией был страх, немотивированная агрессия.
В-третьих, параметры восприятия окружающего носили конкретную историческую специфику.
Так, специфичным в Средние века было восприятие времени. Его не умели точно измерять, социальное значение точного времени было слабым. Поэтому средневековье это время без «времени».
В-четвертых, разные социальные слои отличались своеобразным стилем поведения.
Хрестоматийный пример – рыцарский этос (этот самый «стиль поведения») Средних веков. Итак, нормой поведения рыцаря должна была быть щедрость. Стяжание – признак простолюдина. Поэтому рыцари периодически совершали безумные с современной точки зрения поступки: топили печи восковыми свечами (дорогими!!!), сеяли серебро, сжигали конюшни.
