Георгий Викторович Адамович (1892-1972) - русский поэт и критик. С 1924 года в эмиграции. Родился 7 (19) апреля 1892 года в Москве в семье военного. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, участник второго "Цеха поэтов" (1918), приверженец акмеизма и один из учеников Н. Гумилева, посвящением которому ("памяти Андрея Шенье") открывался второй сборник его стихов "Чистилище" (1922). Первая поэтическая книга Адамовича "Облака" (1916) получила в целом благожелательный отзыв Гумилева, который, однако, отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от И. Анненского и А. Ахматовой. Следующую свою поэтическую книгу, "На Западе", Адамович смог выпустить лишь в 1939 году, а его итоговый сборник "Единство" вышел в 1967 году в США. Чрезвычайно требовательный к себе, он за свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений, а также ряд переводов, которые делались в основном для петроградского издательства "Всемирная литература", где Гумилев возглавлял французскую секцию.

Отчего мы уехали из России, отчего живем и, конечно, умрем на чужой земле, вне родины, которую, кстати, во имя уважения к ней, верности и любви к ней надо бы писать с маленькой, а не с оскорбительно-елейной, отвратительно-слащавой прописной буквы, как повелось писать теперь.

Адамович Георгий Викторович

Если раннее творчество Георгия Адамовича целиком принадлежит русскому Серебряному веку, то в эмигрантский период его стихи приобретают новое звучание и качество, поскольку они мыслятся прежде всего как "человеческий документ", свидетельствующий об одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников. Тональность обоих сборников, изданных в эмиграции, определена преследующим поэта ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем: "Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом? / Не поздно ли искать искусственного рая?"

Согласно Адамовичу, творчество - это правда слова, соединенная с правдой чувства. Поскольку преобладающим стало чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями, поэзия в старом понимании слова - как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир, - оказывается теперь невозможной. Она уступает место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передана эта новая ситуация человека в гуще действительности. Свою программную статью, где обобщены мысли, не раз высказанные Адамовичем и прежде (они составили творческое кредо поэтов "Парижской ноты"), он назвал "Невозможность поэзии" (1958).

Последнее прибежище негодяя - патриотизм

Адамович Георгий Викторович

Позиция Георгия Адамовича была оспорена его основным антагонистом в литературе В. Ф. Ходасевичем. Развернувшаяся между ними в 1935 году дискуссия о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе явилась одним из наиболее важных событий в истории культуры Зарубежья. Адамович исходил из убеждения, что поэзия должна прежде всего выразить "обостренное ощущение личности", уже не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, и противопоставлял "ясности" Пушкина "встревоженность" Лермонтова, которая в большей степени созвучна современному умонастроению. Его собственные стихи проникнуты настроениями тоски по Петербургу (для Адамовича "на земле была одна столица, остальные - просто города"), чувством пустоты окружающей жизни, поддельности духовных ценностей, которые она предлагает, сознанием счастья и горечи свободы, доставшейся в удел поколению покинувших Россию и не нашедших ей замены. Доказывая, что поэзия уже не в состоянии стать, как прежде, делом жизни, поучением, философской концепцией, Адамович, однако, нередко ставил эти тезисы под сомнение своею собственной поэтической деятельностью.

Пессимизм рождается от столкновения с людьми, насчет которых не может остаться иллюзий.

Адамович Георгий Викторович

В сентябре 1939 года Адамович записался добровольцем во французскую армию, считая, что не вправе оставаться в стороне, и после разгрома Франции был интернирован. В послевоенные годы пережил недолгий период иллюзий относительно обновления в СССР. В конце 1940-х годов статьи Адамовича появлялись в просоветских газетах. Его написанная по-французски книга "Другая родина" (1947) некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом. Однако вскоре Адамович увидел беспочвенность надежд на то, что на "другой родине" воцарится новый порядок вещей.

В 1967 году вышла итоговая книга критических статей "Комментарии" - этим же словом Адамович определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале "Звено", а с 1928 года в газете "Последние новости", где он вел еженедельное книжное обозрение). Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы. Многие его наиболее значительные эссе посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Чуждый строгой литературоведческой методологии, признававшийся в нелюбви к "системам", Адамович неизменно предпочитал форму "литературной беседы" (таким было общее заглавие его регулярных публикаций в "Звене") или заметок, которые нередко написаны по частному поводу, однако содержат мысли, важные для понимания общественных и в особенности эстетических взглядов автора.

Есть понятия римские - и есть иерусалимские. Других нет.

Адамович Георгий Викторович

Настаивая на том, что в искусстве главный вопрос - не "как сделано", а "зачем сделано", Георгий Адамович с годами все более уверенно говорил о несостоятельности многих явлений литературы Зарубежья, не нашедшей, по его мнению, того художественного языка, который способен был бы воплотить ситуацию "одиночества и свободы" (так озаглавлена книга его эссе, 1955). Исключения делались им только для писателей первого ряда - прежде всего для И. Бунина и, с серьезными оговорками, для З. Гиппиус, М. Алданова, Н. Тэффи, а также для В. Набокова; последнему критик (он саркастически изображен в романе Набокова "Дар под именем Христофор Мортус") многократно предъявлял жесткие претензии. Для Адамовича "несомненно, что эмиграция связана с убылью деятельности... и значит, может художника... выбить не то что из колеи, а как бы из самой жизни".

"Комментарии", где запечатлена драма русской литературы, пережившей раскол на два лагеря, во многом определили творческое самосознание молодой литературы эмиграции в 1920-1930-е годы.

Георгий Викторович Адамович - цитаты

Отчего мы уехали из России, отчего живем и, конечно, умрем на чужой земле, вне родины, которую, кстати, во имя уважения к ней, верности и любви к ней надо бы писать с маленькой, а не с оскорбительно-елейной, отвратительно-слащавой прописной буквы, как повелось писать теперь. Не Родина, а родина: и неужели Россия так изменилась, что дух её не возмущается, не содрогается всей своей бессмертной сущностью при виде этой прописной буквы? На первый взгляд - пустяк, очередная глупая, телячье-восторженная выдумка, но неужели все мы так одеревенели, чтобы не уловить под этим орфографическим новшеством чего-то смутно родственного щедринскому Иудушке?

«Последнее прибежище негодяя - патриотизм», сказано в «Круге чтения» Толстого. Не всякий патриотизм, конечно… приемлем патриотизм лишь тогда, когда он прошёл сквозь очистительный огонь отрицания. Патриотизм не дан человеку, а задан ему, он должен быть отмыт от всей эгоистической, самоупоенной мерзости, которая к нему прилипает. С некоторым нажимом педали можно было бы сказать, что патриотизм надо «выстрадать», иначе ему грош цена. В особенности патриотизму русскому…

…Оттого мы уехали из России, что нужно нам было остаться русскими в своём особом обличье, в своей внутренней тональности и, право, политика тут ни при чём или, во всяком случае, при чём-то второстепенном. Да, бесспорно, революция дала нашей судьбе определённые бытовые формы, отъезд фактический, а не аллегорический был вызван именно революцией, именно крушением привычного для нас мира. Разумеется, возможность писать по-своему, думать и жить по-своему, пусть и без пайков, без разъездов по заграничным конгрессам и без дач в Переделкине, имела значение первичное. Кто же это отрицает, кто может об этом забыть? Но не всё этим исчерпывается, а если бы этим исчерпалось, то действительно осталось бы нам только «плакать» на реках вавилонских". Однако слёз нет и плакать не о чём. Понятие неизбежности, безотрадное и давящее, с понятием необходимости вовсе не тождественно: в данном случае была необходимость.

Есть две России, и уходит это раздвоение корнями своими далеко, далеко вглубь, по-видимому, к тому, что сделал Пётр, - сделал слишком торопливо и грубо, чтобы некоторые органические ткани не оказались порваны. Смешно теперь, после всего на эти темы написанного, к петровской хирургической операции возвращаться, смешно повторять славянофильские обвинения, да и преемственность тут едва намечена, и, думая о ней, убеждаешься, что найтидля неё твёрдые обоснования было бы трудно. Есть две России, и одна, многомиллионная, тяжёлая, тяжелодумная, - впрочем, тут подвёртываются под перо десятки эпитетов, вплоть до блоковского «толстозадая», - одна Россия как бы выпирает другую, не то что ненавидя её, а скорей не понимая её, косясь на неё с недоумением и ощущая в ней что-то чуждое. Другая, вторая Россия… для неё подходящих эпитетов нашлось бы меньше. Но самое важное в её облике то, что она не сомневается в полноправной своей принадлежности к родной стихии, не сомневается и никогда не сомневалась. Космополитизмом она не грешна: «космополит - нуль, хуже нуля», сказал, если не изменяет мне память, Тургенев в «Рудине». На что бы она не натолкнулась, в какие пустыни ни забрела бы, она - Россия, дух от духа её, плоть от плоти её, и никакими охотнорядскими выталкиваниями и выпираниями, дореволюционными или новейшими, этого её убеждения не поколебать.

Пессимизм рождается от столкновения с людьми, насчет которых не может остаться иллюзий.

Адамович Георгий Викторович (1894-1972), русский поэт и критик.

Георгий Адамович родился в Москве 7 апреля 1892 года, прожил здесь первые девять лет жизни и некоторое время обучался во Второй Московской гимназии. Его отец, поляк по происхождению, служил уездным воинским начальником, затем в звании генерал-майора — начальником Московского военного госпиталя. «В семье нашей было множество военных, два моих старших брата служили в армии. А про меня, по семейной легенде, отец сказал: "В этом ничего нет военного, его надо оставить штатским". Так меня штатским и оставили», — вспоминал Г. Адамович . Единокровный старший брат Г. В. Адамовича — Борис (1870—1936) — генерал-лейтенант русской армии, участник Белого движения.

После смерти отца семья переехала в Петербург, где мальчик поступил в 1-ю Петербургскую гимназию. «Я попал в окружение родных моей матери, это была самая обыкновенная, средняя буржуазная семья. Политикой они мало интересовались и хотели, чтобы все продолжалось так, как было, чтобы все стояло на своих местах, чтобы сохранялся порядок», — рассказывал Адамович .

В 1910 году он поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, а в 1914 году сблизился с акмеистами . В те годы Адамовича , как он вспоминал, интересовали лишь вопросы литературы: он «довольно рано познакомился с поэтическими кругами Петербурга, там тоже о политике говорили мало». Всё изменилось с началом Первой мировой войны. Когда Адамович спросил брата, командира лейб-гвардии Кексгольмского полка, приехавшего с фронта в 1916 году, чем, по его мнению, кончится война, тот (под впечатлением от солдатских настроений) ответил: «Кончится тем, что всех нас будут вешать».

К этому времени Адамович уже вошёл в «Цех поэтов», став (в 1916—1917 годах) одним из его руководителей. В 1915 году вышел первый рассказ Адамовича «Весёлые кони» («Голос жизни», № 5), за которым последовал «Мария-Антуанетта» («Биржевые ведомости», 1916). Поэтический дебют Адамовича состоялся также в 1916 году, когда вышел сборник «Облака», отмеченный «легко узнаваемыми к тому времени чертами акмеистической поэтики». Книга получила в целом благожелательный отзыв Н. Гумилева; последний написал, что здесь «чувствуется хорошая школа и проверенный вкус», хоть и отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от И. Анненского и А. Ахматовой. В 1918 году Адамович стал участником (и одним из руководителей) сначала второго, затем третьего «Цеха поэтов».

Печатался в «Новом журнале для всех», «Аполлоне», «Северных записках», альманахах «Зелёный цветок» (1915) и других.

Второй сборник, «Чистилище», вышел в 1922 году; он был выполнен в форме лирического дневника и открывался посвящением Н. Гумилеву («Памяти Андрея Шенье»), которого автор считал своим наставником.

После Октябрьской революции Адамович переводил для издательства «Всемирная литература» французских поэтов и писателей (Бодлер, Вольтер, Эредиа), поэмы Томаса Мура(«Огнепоклонники») и Дж. Г. Байрона, затем уже в эмиграции — Жана Кокто и, совместно с Г. В. Ивановым, «Анабазис» Сен-Жон Перса, а также «Постороннего» Альбера Камю.

В 1923 году Адамович эмигрировал в Берлин и жил затем во Франции. Он регулярно выступал с критическими статьями и эссе, печатался в журнале «Звено», с 1928 года — в газете «Последние новости», где вёл еженедельное книжное обозрение . Адамович постепенно получивший репутацию «первого критика эмиграции», считался одним из ведущих авторов журнала «Числа», редактировал журнал «Встречи» (1934).

В эмиграции Адамович писал мало стихов, но именно он считается основателем группы, известной как поэты «парижской ноты», для творчества которой были характерны предельно искреннее выражения своей душевной боли, демонстрация «правды без прикрас». Позицию Адамовича , поставившую именно «поиск правды» во главу угла, Г. П. Федотов назвал «аскетическим странничеством».

В сентябре 1939 года Г. Адамович записался добровольцем во французскую армию; после разгрома Франции был интернирован.

Считается, что в послевоенные годы Адамович прошёл кратковременный период увлечения СССР и И. В. Сталиным, надеясь на возможность политического обновления в СССР. В конце 1940-х годов его статьи появлялись в западных просоветских газетах, а книга «Другая родина» (1947), написанная по-французски, некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом.

C 1959 был обозревателем литературы изгнания на Радио Свобода.

В 1967 году вышел последний поэтический сборник Адамовича «Единство». Тогда же появилась итоговая книга его критических статей «Комментарии»; этим термином автор определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале «Звено», а с 1928 года в газете «Последние новости»). Адамович оставил также ряд мемуарных заметок и устных воспоминаний, записанных Юрием Иваском.

Книги:

Стихи

• Адамович Г. В. Облака: Стихи. — М., Пг.: Альциона, 1916. — 40 с.
• Адамович Г. В. Чистилище: Стихи. Книга вторая. — Пб.: Петрополис, 1922. — 96 с.
• Адамович Г. В. На Западе. — Париж: Дом книги, 1939. — ??? с.
• Адамович Г. В. Единство: Стихи разных лет. — Нью-Йорк: Русская книга, 1967. — 56 с.
• Адамович Г. В. Собрание сочинений: Стихи, проза, переводы / Вступ. статья, сост. и прим. О. А. Коростелева. — Спб.: Алетейя, 1999. — ??? с.
• Адамович Г. В. Полное собрание стихотворений / Сост., подгот. текстов, вступит. статья, примеч. О. Коростелева. — СПб.: Академический проект; Эльм, 2005. — 400 с.

Критика

• Адамович Г. В. Одиночество и свобода, 1955
• Адамович Г. В. О книгах и авторах, 1966
• Адамович Г. В. Комментарии, 1967

Публикации рукописей

• Адамович Г. В. История ложи Юпитер: (Начало) / Предисловие (О создании «Истории» ложи «Юпитер»), подготовка к публикации и комментарии: А. И. Серков // Записки отдела рукописей. Вып. 52 / Ред. В. Лосев, А. Вихрян; Российская государственная библиотека. — М .: Пашков дом, 2004. — С. 373-435. — 696 с. — 500 экз.
• Адамович Г. В. История ложи Юпитер: (Окончание) / Подготовка к публикации и комментарии: А. И. Серков // Записки отдела рукописей. Вып. 53 / Сост., отв. ред. С. М. Сергеев; Художник В. В. Покатов; Российская государственная библиотека. — М .: Пашков дом, 2008. — С. 507-550. — 624, с. — 500 экз.

Советская литература

Георгий Викторович Адамович

Биография

Г. В. Адамович родился в Москве. Его отец, поляк по происхождению, служил уездным воинским начальником, затем - генерал-майором. Учился Адамович во 2-й Московской гимназии, затем в 1-й Петербургской. В 1910 г. поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В 1914-1915 годах Адамович познакомился с поэтами-акмеистами, а в 1916-1917 годах стал одним из руководителей второго «Цеха поэтов». В 1916 г. вышел первый поэтический сборник Адамовича «Облака», отмеченный легко узнаваемыми к тому времени чертами акмеистической поэтики. Детально прописанный пейзаж, по преимуществу зимний и осенний, интерьер служат фоном, который оттеняет душевное состояние лирического героя. Критики отмечали «особенную зоркость к обыденной жизни», свойственную поэту. Однако «зрительные образы» не являются для Адамовича самоцелью, для него важнее поиск эмоционально-напряженного содержания. Предельный лиризм - природное свойство таланта Адамовича. На эту особенность его поэтического дарования обратил внимание Н. С. Гумилев, рецензируя первый сборник поэта. «…Он не любит холодного великолепия эпических образов, - замечал критик, - он ищет лирического к ним отношения и для этого стремится увидеть их просветленными страданием… Этот звук дребезжащей струны лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное». Лирика поэта стремится к классической завершенности формы, но в ней, элегичной по своему характеру, всегда остается момент недосказанности и намеренной открытости.

Критики относили Адамовича к «лирикам строго субъективным и своей субъективностью ограниченным». Коллизии общественной жизни как бы не затрагивают поэта: погруженный в круг литературных и мифологических реминисценций, он словно отстранен от тревог мира, хотя живет ими. Поэт знает невыдуманную душевную боль, и его поэзии близки «муки совести» И. Ф. Анненского.

После революции Адамович участвовал в деятельности третьего «Цеха поэтов», активно сотрудничал как критик в его альманахах, в газете «Жизнь искусства», переводил Ш. Бодлера, Ж. М. Эредиа. В 1922 г. вышел сборник Адамовича «Чистилище», написанный в форме своеобразного лирического дневника. В его стихах усиливаются рефлексия и самоанализ, возрастает функциональная роль цитаты. «Чужое слово» не просто вплетается в ткань слова, а становится структурообразующим началом: многие стихотворения Адамовича строятся как парафраз известных фольклорных и литературных произведений («Слово о полку Игореве», «Плач Гудрун», «Роман о Тристане и Изольде», городские романсы). Его нервный эмоциональный стих не чужд патетики, особенно, когда поэт обращается к «высоким жанрам», как правило, к древнегреческому и средневековому западноевропейскому эпосу.

Адамович осознавал себя поэтом Времени. Он чувствовал себя современником разных эпох, сохраняя тем не менее собственную «позицию вненаходимости» - дистанцию, отделяющую его, поэта XX в., от условного мифологического хронотопа. Мифологическое прошлое культуры переживается поэтом как реальная история, он отождествляет себя с древнегреческим Орфеем, и «тоска припоминания» становится контрапунктом его лирики.

В 1923 г. Адамович покинул Россию и поселился в Париже. Как критик он выступает в журнале «Современные записки», газете «Последние новости», затем в «Звене» и «Числах», постепенно приобретая репутацию «первого критика эмиграции». Стихов он пишет мало, но тем не менее именно ему эмигрантская поэзия обязана появлением так называемой «парижской ноты» - предельно искреннего выражения своей душевной боли, «правды без прикрас». Поэзия призвана быть дневником человеческих печалей и переживаний. Она должна отказаться от формального эксперимента и стать «безыскусственной», ибо язык не в состоянии выразить всю глубину жизни духа и «неисчерпаемую таинственность повседневной жизни». Искание правды становится пафосом поэзии Адамовича эмигрантского периода. Его путь русский мыслитель Г. П. Федотов назвал «аскетическим странничеством». В 1939 г. выходит сборник стихов Адамовича «На Западе», свидетельствующий об изменении творческой манеры художника. Поэтика его по-прежнему цитатна, однако развитие этого принципа идет по линии философского углубления. По мнению рецензента П. М. Бицилли, назвавшего книгу Адамовича «философским диалогом», своеобразие поэта проявляется именно в «особой диалогичности разнообразных ладов: то это прямые, хотя и отрывочные цитаты из Пушкина, Лермонтова, то использование чужих образов, звучаний, речевого строя, причем иногда так, что в одном стихотворении осуществляется согласие двух или нескольких „голосов“». Этот подчеркнутый полифонизм связан у Адамовича с декларируемым им стремлением к ясности и простоте. Свое поэтическое кредо Адамович формулировал следующим образом: «В поэзии должно как в острие сойтись все то важнейшее, что одушевляет человека. Поэзия в далеком сиянии своем должна стать чудотворным делом, как мечта должна стать правдой». И в своем поэтическом творчестве позднего периода Адамович стремился к постоянному «одухотворению бытия».

В начале второй мировой войны Адамович записывается добровольцем во французскую армию. После войны сотрудничает в газете «Новое русское слово». Сочувственное отношение к Советской России приводит его к разладу с определенными кругами эмиграции. Последний сборник Адамовича «Единство» вышел в 1967 г. Поэт обращается к вечным темам бытия: жизнь, любовь, смерть, одиночество, изгнанничество. Тема смерти и тема любви объединяют стихотворения сборника и объясняют его название. Уход в метафизические проблемы не означал отказа от «прекрасной ясности» и «простоты». Адамович по-своему, как заметил поэт и критик Ю. П. Иваск, продолжал акмеизм. Он постоянно ощущал форму - плоть стиха, поэтическое бытие слова. Отвечая на им же самим поставленный вопрос - какими должны быть стихи? - Адамович писал: «Чтобы все было понятно, и только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок…» К этой творческой сверхзадаче и стремился поэт:

Найти слова, которых в мире нет,

Быть безразличным к образу и краске,

Чтоб вспыхнул белый безначальный свет,

А не фонарик на грошовом масле.

Писатель Г.В. Адамович родился в семье поляка, который служил в Москве воинским начальником, а после был повышен до генерал-майора. Отучившись в гимназии, в 1910 году он поступил в Петербургский университет, где изучал гуманитарные науки. Творческий пусть писателя начался в 1914 г., когда выпала возможность познакомиться с поэтами-акметистами. Спустя пару лет Адамович уже руководил группой литераторов. Именно в этот период ему удалось вывести в свет первый свой сборник стихотворений под названием «Облака». Поскольку писатель обладал уникальным талантом обогащать свои творения лиризмом, такая особенность привлекла интерес Н.С. Гумилева, который в дальнейшем писал рецензии к творениям Адамовича и положительно отзывался о его произведениях. Тем не менее, некоторые критики обращали внимание на ограниченность поэта. Но негативные отзывы над ним не имели силы, он отстранялся от общественных волнений, продолжая углубляться в литературу.

В послереволюционные годы писателю выпала честь работать над печатным изданием «Жизнь искусства», он занимался переводами знаменитых иностранных литераторов, а также играл активную роль в деятельности «Цеха поэтов». К тому времени, в 1922 году, Адамович предлагает миру новый сборник, под названием «Чистилище», который написан в виде дневника. В своих стихах он предлагает по-новому взглянуть на древнегреческий, средневековый и европейский эпос. Отождествляя себя с Орфеем, Адамович будто жил вне времени, увлеченный мифологическим наследием различных культур.

Спустя год, в 1923, писатель направился в Париж, где активно начал развивать себя как критика, тем же и прославился. Несмотря на то, что стихи Адамович стал писать редко, они приобрели больше чувственности, в своих творениях автор искал правду, задаваясь вопросами. В 1939 году писатель издал сборник «На западе», по которому виден отпечаток, наложенный переездом, все больше и больше Адамович углубляется в философию, пытается одухотворить мир и бытие в целом.

В начале сороковых годов поэт записывается добровольцем во французскую армию и вместе со своим отрядом переживает вторую мировую войну. Дальнейшее его сотрудничество советскими изданиями и проявление лояльности к тогдашней России отрицательно сказалось на авторитете писателя. В 1967 году он печатает последний сборник под названием «Единство», затрагивает в нем вечные темы любви, смерти и одиночества.

Георгий Адамович, русский поэт и критик. С 1924 в эмиграции. Родился 19 апреля 1892 в Москве в семье военного. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета Адамович участник второго «Цеха поэтов» (1918), приверженец акмеизма и один из учеников Николая Гумилёва, посвящением которому («памяти Андрея Шенье») открывался второй сборник его стихов «Чистилище» (1922).

Первая поэтическая книга Адамовича «Облака» (1916) получила в целом благожелательный отзыв Гумилёва, который, однако, отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от Анненского и Ахматовой. Следующую свою поэтическую книгу, «На Западе», Адамович смог выпустить лишь в 1939, а его итоговый сборник «Единство» вышел в 1967 в США. Чрезвычайно требовательный к себе, он за свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений, а также ряд переводов, которые делались в основном для петроградского издательства «Всемирная литература», где Гумилёввозглавлял французскую секцию.

Звенит гармоника. Летят качели.
"Не шей мне, матерь, красный сарафан".
Я не хочу вина. И так я пьян.
Я песню слушаю под тенью ели.
Я вижу город в голубой купели,
Там белый Кремль - замоскворецкий стан,
Дым, колокольни, стены, царь Иван,
Да розы и чахотка на панели.
Мне грустно, друг. Поговори со мной.
В твоей России холодно весной,
Твоя лазурь стирается и вянет.
Лежит Москва. И смертная печаль
Здесь семечки лущит, да песню тянет,
И плечи кутает в цветную шаль.
1917

Если раннее творчество Георгия Адамовича целиком принадлежит русскому Серебряному веку, то в эмигрантский период его стихи приобретают новое звучание и качество, поскольку они мыслятся прежде всего как «человеческий документ», свидетельствующий об одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников.

Что там было? Ширь закатов блеклых,
Золоченых шпилей легкий взлет,
Ледяные розаны на стеклах,
Лед на улицах и в душах лед.
Разговоры будто бы в могилах,
Тишина, которой не смутить...
Десять лет прошло, и мы не в силах
Этого ни вспомнить, ни забыть.
Тысяча пройдет, не повторится,
Не вернется это никогда.
На земле была одна столица,
Все другое — просто города.
Тональность обоих сборников, изданных в эмиграции, определена преследующим поэта ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем:

Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом?
Не поздно ли искать искусственного рая?

Согласно Георгию Адамовичу, творчество — это правда слова, соединенная с правдой чувства. Поскольку преобладающим стало чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями, поэзия в старом понимании слова — как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир, — оказывается теперь невозможной. Она уступает место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передана эта новая ситуация человека в гуще действительности. Свою программную статью, где обобщены мысли, не раз высказанные Адамовичем и прежде (они составили творческое кредо поэтов «Парижской ноты»), он назвал «Невозможность поэзии» (1958).

Нет, ты не говори: поэзия - мечта,
Где мысль ленивая игрой перевита,

И где пленяет нас и дышит легкий гений
Быстротекущих снов и нежных утешений.

Нет, долго думай ты и долго ты живи,
Плач, и земную грусть, и отблески любви,

Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье -
Все в сердце береги, как медленное зелье,

И может, к старости тебе настанет срок
Пять - шесть произнести как бы случайных строк,

Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный,
Растерянно шептал на казнь приговоренный,

И чтобы музыкой глухой они прошли
По странам и морям тоскующей земли.

Позиция Адамовича была оспорена его основным антагонистом в литературе Ходасевичем. Развернувшаяся между ними в 1935 дискуссия о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе явилась одним из наиболее важных событий в истории культуры Зарубежья. Георгий Адамович исходил из убеждения, что поэзия должна прежде всего выразить «обостренное ощущение личности», уже не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, и противопоставлял «ясности» Пушкина «встревоженность» Лермонтова, которая созвучна современному умонастроению.

Стихи Георгия Адамовича проникнуты настроениями тоски по Петербургу (для него «на земле была одна столица, остальные — просто города» ), чувством пустоты окружающей жизни, поддельности духовных ценностей, которые она предлагает, сознанием счастья и горечи свободы, доставшейся в удел поколению покинувших Россию и не нашедших ей замены. Доказывая, что поэзия уже не в состоянии стать, как прежде, делом жизни, поучением, философской концепцией, Адамович, однако, нередко ставил эти тезисы под сомнение собственной поэтической деятельностью.

В сентябре 1939 Георгий Адамович записался добровольцем во французскую армию, считая, что не вправе оставаться в стороне, и после разгрома Франции был интернирован. В послевоенные годы пережил недолгий период иллюзий относительно обновления в СССР. В конце 1940-х годов статьи Адамовича появлялись в просоветских газетах. Его написанная по-французски книга «Другая родина» (1947) некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом. Однако вскоре Адамович увидел беспочвенность надежд на то, что на «другой родине» воцарится новый порядок вещей.

В 1967 вышла итоговая книга критических статей «Комментарии» — этим же словом Адамович определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале «Звено», а с 1928 в газете «Последние новости», где он вел еженедельное книжное обозрение). Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы.

Многие его наиболее значительные эссе посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Чуждый строгой литературоведческой методологии, признававшийся в нелюбви к «системам», Георгий Адамович неизменно предпочитал форму «литературной беседы» (таким было общее заглавие его регулярных публикаций в «Звене») или заметок, которые нередко написаны по частному поводу, однако содержат мысли, важные для понимания общественных и в особенности эстетических взглядов автора.

Найти слова, которых в мире нет,
Быть безразличным к образу и краске,
Чтоб вспыхнул белый безначальный свет,
А не фонарик на грошовом масле.

Настаивая на том, что в искусстве главный вопрос — не «как сделало», а «зачем сделано», Адамович с годами все более уверенно говорил о несостоятельности многих явлений литературы Зарубежья, не нашедшей, по его мнению, того художественного языка, который способен был бы воплотить ситуацию «одиночества и свободы» (так озаглавлена книга его эссе, 1955). Исключения делались им только для писателей первого ряда — прежде всего для Бунинаи, с серьезными оговорками, для Гиппиус, Алданова, Тэффи, а также для Набокова, которому критик (он саркастически изображен в романе Набокова «Дар» под именем Христофор Мортус) многократно предъявлял жесткие претензии. Для Адамовича «несомненно, что эмиграция связана с убылью деятельности... и значит, может художника... выбить не то что из колеи, а как бы из самой жизни».

Комментарии, где запечатлена драма русской литературы, пережившей раскол на два лагеря, во многом определили творческое самосознание молодой литературы эмиграции в 1920-1930-е.

Когда мы в Россию вернемся...о Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем...

Больница. Когда мы в Россию... колышется счастье в бреду,
Как будто "Коль славен" играют в каком - то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы...довольно, довольно. Он болен, измучен и наг,
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,

И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся...но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и трогаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.

adamovich.ouc.ru

Мысли и сомнения: о литературе в эмиграции.

« Повременим с похоронами. Это верно, что земли нет, общества нет, отклика нет, обновления нет, движения нет,— и теоретически как будто бы все беспросветно. Но здешняя наша литература должна все-таки жить, как тень от той советской, как недоумение, обращенное к ее непонятной, если только не притворной, уверенности, как вопрос, как отказ от огрубения, хотя бы даже и общественно-спасительного. <...> О, как много могла бы сказать русская литература здесь в ответ на то, что сказано там, если бы только она нашла в себе силы говорить!»

Высказывания Георгия Адамовича о поэтах

Об Осипе Мандельштаме.

Есть небольшой, тесный круг людей, которые знают, — не думают, не считают, а именно знают, — что Осип Мандельштам — замечательный поэт. Дождется ли он когда-нибудь широкого признания, как дождался его в наше столетие Тютчев или хотя бы Анненский, — о сколько-нибудь «широком» признании которого говорить, правда, не приходится, но к которому тянутся, И все настойчивее тянутся, нити какого-то особого, ревнивою восхищения, будто в его прерывистом, «мучительном» шепоте иные любители поэзии уловили нечто, именно к ним обращенное, им завещанное, такое, чего не нашли они у других русских лириков.

Будущее Мандельштама не ясно. Он может надолго, и даже, пожалуй, навсегда, остаться поэтом «для немногих», — хотя, надо надеяться, эти «немногие» не дадут себя смутить или переубедить скептическим недоумением так называемой «толпы».

Об Анне Ахматовой

«Теперь, в воспоминаниях о ней, её иногда называют красавицей: нет, красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворенностью, чем-то сразу приковывавшим внимание. Позднее в её наружности отчётливее обозначился оттенок трагический... когда она, стоя на эстраде... казалось, облагораживала и возвышала всё, что было вокруг...»

«…“Реквием” — книга, не располагающая к оценке формальной и к критическому разбору обычного склада, — писал Г.В.Адамович. — Есть в этой книге строчки, которых не мог бы написать в наши дни никто, кроме Ахматовой, — да, пожалуй, не только в наши дни, а со смерти Блока. Но само собой при первом чтении вклад в русскую историю заслоняет значение “Реквиема” для русской поэзии, и пройдет немало времени, прежде чем одно удастся отделить от другого».

О Дмитрии Мережсковском

«Должен признаться — и это я до сих пор вспоминаю с удивлением, — что в его обществе, если я оставался с ним наедине, мне всегда бывало как-то не по себе. Не неприятно, не тягостно, а именно не по себе. Я не знал, как с ним говорить, что ему сказать, я не находил тона, он меня стеснял, и вовсе не из-за какого-нибудь чрезмерного литературного пиетета, как можно было бы, допустим, стесняться писателя с европейским именем, который к тому же гораздо старше тебя. Нет, я не чувствовал его как человека, не понимал, что это за человек, не мог себе представить, каков он, например, один у себя в комнате, что он делает, о чем он думает. Было в нем, в его душевном составе что-то неуловимо причудливое, почти диковинное».

О Зинаиде Гиппиус:

«Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы «ручной работы», — и такой была Гиппиус. Но помимо ее исключительного своеобразия я, не колеблясь, скажу, что это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моем веку знать. Не писательница, не поэт, а именно женщина, человек, среди, может быть, и более одаренных поэтесс, которых я встречал».

В 1939 году в Париже Георгий Адамович написал о Платонове: «Платонов развернул единственную в своем роде панораму бедствий, страданий, горя, нищеты, тоски. За двадцать лет существования советской России Платонов - единственный писатель, задумавшийся над судьбой и обликом человека страдающего, вместо того, чтобы воспевать человека торжествующего».

Георгий Викторович Адамович (1892-1972) - русский поэт и критик. С 1924 года в эмиграции. Родился 7 (19) апреля 1892 года в Москве в семье военного. Выпускник историко-филологического факультета Петербургского университета, участник второго "Цеха поэтов" (1918), приверженец акмеизма и один из учеников Н. Гумилева, посвящением которому ("памяти Андрея Шенье") открывался второй сборник его стихов "Чистилище" (1922). Первая поэтическая книга Адамовича "Облака" (1916) получила в целом благожелательный отзыв Гумилева, который, однако, отметил слишком явную зависимость начинающего поэта от И. Анненского и А. Ахматовой. Следующую свою поэтическую книгу, "На Западе", Адамович смог выпустить лишь в 1939 году, а его итоговый сборник "Единство" вышел в 1967 году в США. Чрезвычайно требовательный к себе, он за свою жизнь опубликовал менее ста сорока стихотворений, а также ряд переводов, которые делались в основном для петроградского издательства "Всемирная литература", где Гумилев возглавлял французскую секцию.

Если раннее творчество Адамовича целиком принадлежит русскому Серебряному веку, то в эмигрантский период его стихи приобретают новое звучание и качество, поскольку они мыслятся прежде всего как "человеческий документ", свидетельствующий об одиночестве, неукорененности в мире, экзистенциальной тревоге как главном свойстве самосознания современников. Тональность обоих сборников, изданных в эмиграции, определена преследующим поэта ощущением отрыва от традиций, на которых выросли многие поколения русских людей, и возникшим после этого сознанием абсолютной свободы, которая становится тяжким бременем: "Мечтатель, где твой мир? Скиталец, где твой дом? / Не поздно ли искать искусственного рая?"

Согласно Адамовичу, творчество - это правда слова, соединенная с правдой чувства. Поскольку преобладающим стало чувство метафизического одиночества личности, которая, независимо от ее воли и желаний, сделалась полностью свободной в мире, не считающимся с ее запросами или побуждениями, поэзия в старом понимании слова - как искусство художественной гармонии, воплощающее целостный, индивидуальный, неповторимый взгляд на мир, - оказывается теперь невозможной. Она уступает место стихотворному дневнику или летописи, где с фактологической достоверностью передана эта новая ситуация человека в гуще действительности. Свою программную статью, где обобщены мысли, не раз высказанные Адамовичем и прежде (они составили творческое кредо поэтов "Парижской ноты"), он назвал "Невозможность поэзии" (1958).

Позиция Адамовича была оспорена его основным антагонистом в литературе В. Ф. Ходасевичем. Развернувшаяся между ними в 1935 году дискуссия о приоритете эстетического или документального начала в современной литературе явилась одним из наиболее важных событий в истории культуры Зарубежья. Адамович исходил из убеждения, что поэзия должна прежде всего выразить "обостренное ощущение личности", уже не находящей для себя опоры в духовных и художественных традициях прошлого, и противопоставлял "ясности" Пушкина "встревоженность" Лермонтова, которая в большей степени созвучна современному умонастроению. Его собственные стихи проникнуты настроениями тоски по Петербургу (для Адамовича "на земле была одна столица, остальные - просто города"), чувством пустоты окружающей жизни, поддельности духовных ценностей, которые она предлагает, сознанием счастья и горечи свободы, доставшейся в удел поколению покинувших Россию и не нашедших ей замены. Доказывая, что поэзия уже не в состоянии стать, как прежде, делом жизни, поучением, философской концепцией, Адамович, однако, нередко ставил эти тезисы под сомнение своею собственной поэтической деятельностью.

В сентябре 1939 года Адамович записался добровольцем во французскую армию, считая, что не вправе оставаться в стороне, и после разгрома Франции был интернирован. В послевоенные годы пережил недолгий период иллюзий относительно обновления в СССР. В конце 1940-х годов статьи Адамовича появлялись в просоветских газетах. Его написанная по-французски книга "Другая родина" (1947) некоторыми критиками из русских парижан была расценена как акт капитуляции перед сталинизмом. Однако вскоре Адамович увидел беспочвенность надежд на то, что на "другой родине" воцарится новый порядок вещей.

В 1967 году вышла итоговая книга критических статей "Комментарии" - этим же словом Адамович определял свою литературную эссеистику, регулярно печатавшуюся с середины 1920-х годов (первоначально в парижском журнале "Звено", а с 1928 года в газете "Последние новости", где он вел еженедельное книжное обозрение). Круг интересов Адамовича-критика был очень широк: мимо него не прошло ни одно значительное явление как литературы эмиграции, так и советской литературы. Многие его наиболее значительные эссе посвящены русской классической традиции, а также западным писателям, пользовавшимся особым вниманием в России. Чуждый строгой литературоведческой методологии, признававшийся в нелюбви к "системам", Адамович неизменно предпочитал форму "литературной беседы" (таким было общее заглавие его регулярных публикаций в "Звене") или заметок, которые нередко написаны по частному поводу, однако содержат мысли, важные для понимания общественных и в особенности эстетических взглядов автора.

Настаивая на том, что в искусстве главный вопрос - не "как сделано", а "зачем сделано", Адамович с годами все более уверенно говорил о несостоятельности многих явлений литературы Зарубежья, не нашедшей, по его мнению, того художественного языка, который способен был бы воплотить ситуацию "одиночества и свободы" (так озаглавлена книга его эссе, 1955). Исключения делались им только для писателей первого ряда - прежде всего для И. Бунина и, с серьезными оговорками, для З. Гиппиус, М. Алданова, Н. Тэффи, а также для В. Набокова; последнему критик (он саркастически изображен в романе Набокова "Дар под именем Христофор Мортус") многократно предъявлял жесткие претензии. Для Адамовича "несомненно, что эмиграция связана с убылью деятельности... и значит, может художника... выбить не то что из колеи, а как бы из самой жизни".

"Комментарии", где запечатлена драма русской литературы, пережившей раскол на два лагеря, во многом определили творческое самосознание молодой литературы эмиграции в 1920-1930-е годы.